Результаты голосования членов Большого Жюри финальной части Международного литературного конкурса "6-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии - 2017". Оценочная система "ТОП-10. Подборки".
Решением Оргкомитета Международного литературного конкурса "6-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии - 2017" от 30 мая 2017 года и в полном соответствии с п. 17.7. "Положения о конкурсе" - учрежден новый Приз для конкурсных подборок, участвующих в соревновании по оценочной системе ТОП-10.
На обладание Призом претендуют конкурсные подборки, КАЖДОЕ ИЗ ТРЕХ произведений которых было хотя бы однажды отмечено в ТОП-10 члена Жюри конкурса.
Способ определения подборок-призеров: суммирование баллов, полученных ВСЕМИ ТРЕМЯ произведениями, входящими в конкурсную подборку.
Конкурсная подборка, три произведения которой получили наибольшую сумму баллов, объявляется Оргкомитетом конкурса Победителем "6-го открытого Чемпионата Балтии по русской поэзии - 2017" по оценочной системе "ТОП-10. ПОДБОРКИ". Ее автор награждается Золотой медалью конкурса и Дипломом победителя.
Аналогичным способом определяются конкурсные подборки, занявшие 2 и 3 места. Их авторы награждаются соответственно Серебряной и Бронзовой медалями, а также Дипломами призеров конкурса.
Аналогичным образом определяются конкурсные подборки, вошедшие в шорт-лист конкурса по оценочной системе "ТОП-10. ПОДБОРКИ". Их авторы награждаются Дипломами лауреатов конкурса (шорт-лист), а также включаются в состав "Клуба лауреатов портала Stihi.lv".
Решение вступило в силу 30 мая 2017 года.
Председатель Оргкомитета - Евгений ОРЛОВ.
.
ТОП-10 ПОДБОРОК
Международного литературного конкурса
"6-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии - 2017".
1 МЕСТО, золотая медаль
Петр МАТЮКОВ, Бердск (Россия)
Конкурсная подборка 81. "Триптих"
Коридорное
Отче наш иже еси иже еси
спасибо за хлеб за то что лампа висит
давно бы сдался бы плюнул и лёг в кровать
но лампа моргает и мне говорит моргать
там в коридоре ветер дожди и снег
там в коридорах можно идти во сне
можно зонтом укрыться упасть в сугроб
там на ветру любой человек - микроб
в конце коридора свет мироздания весь
но лампа моргает здесь и я тоже здесь
и я смотрю в коридор идущему вслед
лампа стакан с водой на стакане хлеб
Диптих
Вот бредёт старик, двести лет, как слеп,
Библия в котомке, вода и хлеб.
Голову его белый снег накрыл,
Он идёт за хлопаньем ангельских крыл.
Он себе твердит, что найдёт ответ,
Что идёт стезей, что идёт на свет.
Вот и крылья вторят со всех сторон...
Но какие, к чёрту, ангелы из ворон?
Вот летят вороны в далекий край,
Напирают, давятся, тащат Грааль,
Он прекрасен, ярок, горяч, блестящ,
Он воронам стоящ и настоящ.
Потому смятение и аврал -
Чтобы старый слепец не отобрал.
Мальчик в поезде едет, и с ним - семья,
Он рисует картину не так, как я.
Без волков, улыбаясь, одних зайчат,
И не зубы - просто колеса стучат.
Малый видит мир не такой, как есть,
Старый помнит мир не такой, как дан,
Почему-то я постоянно здесь,
Почему-то я никогда не там...
Е. Б. Н.
он часто уходил в апартаменты
помногу не ел не пил
работал с важными документами
мял теребил
говорили что Россию бы набело
переписать
ну никогда такого не было
и вот опять
тех кто ночами пугался секвестра
успокаивали окстись
знаешь дирижируя оркестром
можно спастись
кругом свобода не то что при Сталине
хоть волком вой
знаешь президента подставили
а так он свой
но порой поговаривали в кулуарах
то там то тут
что всадники скачущие за Гайдаром
уже грядут
и тот кто в курсе готовит лыжи
чтоб под рукой
а первый всадник он будет рыжий
бледный такой
вот так оно повсеместно ехало
то взад то вспять
не пристало в комнате смеха
на рожу пенять
а потом вдруг раз как снег на голову
бросок дзюдо
и страна такая смотрит на Вову -
а это кто?
2 МЕСТО, серебряная медаль
Александр ЛАНИН, Франкфурт-на-Майне (Германия)
Конкурсная подборка 274. "Родной crime". Публиковалась анонимно.
Смерть в Марьиной Пойме
До Марьиной Поймы лет десять, как ходит поезд.
Давно не посёлок, ни разу не мегаполис,
Она принимает состав - отдаёт состав.
Обеденный выхлоп, обыденная работа.
Советская власть - в стенгазетах и анекдотах,
И мало кто знает, что ей не дожить до ста.
У Марьиной Поймы душа в полторы сажени.
И в центре её обретается баба Женя,
В которой по капле стекаются все пути.
И дело не только в её самогонном даре
Да в хитрой воде из промышленной речки Марьи,
А в том, что умеет любого в себе найти.
Старухина память - крапивного супа горечь.
Так нёбо терзало, что прежде ласкало голень,
Железная жатва по сёлам брела с мешком.
Деревня впадала в посёлок, посёлок в город.
Она ещё помнит, как жизни впадали в голод,
И люди ломались с коротким сухим смешком.
А нынче и слёзы - закваскою в мутной таре,
Когда и убийство - не вымыли, так взболтали.
Убитый - мужчина, поэт, тридцати пяти,
Пропитого роста, прокуренного сложения.
Никто б и не рыпнулся, если б не баба Женя,
Которая может любого в себе найти.
Невеста рвала своё платье, как зуб молочный,
Не слишком красива, но года на два моложе.
И что бы не жить до хотя б тридцати семи.
Поэт-распоэт, а не вякнешь, когда задушен.
Друзья говорили, что парень давно недужил
И, видно, не сдюжил грозящей ему семьи.
Убийцу искали, как праведника в Содоме.
На каждой странице маячил герой-садовник.
Летели наводки из каждого утюга.
На вялых поминках случился дешёвый вестерн:
Иваныч с двустволкой пошёл отпевать невесту -
Хрена ль новостройки, когда между глаз тайга.
Девичник был скромен: она, баба Женя, черти.
Сидели, ныряли в на четверть пустую четверть.
Слова поднимались на сахаре и дрожжах:
"Пойми, баба Женя, охота - всегда загонна.
Потом догоняешь, хватаешь его за горло
И вдруг понимаешь: иначе - не удержать."
Она отсидела. И вышла. И вышла замуж.
Его напечатали, крупным, не самым-самым.
К нему на погост ежемесячно, как в собес,
Духовнее нищего, плачущего блаженней,
Ходила его не читавшая баба Женя,
Которая может любого найти в себе.
Негромкие строки рождались, росли, старели.
Темнел змеевик, и по медной спирали время
Текло, проверяя на крепость сварные швы.
Я был там проездом. Где Волга впадает в Темзу.
Из Марьиной Поймы никто не уехал тем же -
Всё лучше, чем если б никто не ушёл живым.
Слово Икара
Каждый ушедший в море - потенциальный труп.
Солнечный луч, как поясной ремень.
Слово Дедала - трут.
Слово Икара - кремень.
Ему наплевать на запах пера жжёного.
Его первый сборник называется: "Потому".
Он обещал коснуться этого, жёлтого,
Иначе девушки не поймут.
Голос льняной, волос ржаной,
Крылья, как люди, шепчутся за спиной.
Дедал орёт на сиплом, кроет гребцов на утлом
Кораблике, где даже крысы спились.
Икар вылетает на встречу с богами утром,
Кинув на мейлинг-лист:
"Шеф, всё пропало, я очень и очень болен.
Словно дедлайны, трубы мои горят."
Мимо него как раз пролетает боинг -
Сорок моноклей в ряд.
Каждый монокль, словно манок,
Взгляд человеческий - бритва, сам человек - станок.
Левые крылья мигают зрачками алыми,
На правых огни - зеленее кошачьей зелени.
У капитана лучшее в мире алиби -
Он в это время падал над Средиземным.
Вираж Икара - вымерен по лекалам,
Завершён элегантным уходом в гибель,
А самолёт, сбитый рукой Икаровой,
Всего лишь не долетел в Египет.
Лампы под потолком, родственники битком -
Ждут чёрного ящика с радиомаяком,
С матерным, неизысканным языком.
* * *
Из розочек бутылочных - венцы,
И образа, как печи, изразцовы.
У нас не заживляются рубцы.
У нас не заживаются Рубцовы.
Всё то, что опер к делу не подшил,
Наверняка не относилось к делу.
И до сих пор у камня ни души -
Ни ангела сидящего, ни тела.
3 МЕСТО, бронзовая медаль
Ирина РЕМИЗОВА, Кишинев (Молдова)
Конкурсная подборка 92. "Расчеловечение"
Фото на память
Бывший золотой, а ныне смуглый
свет валками падает на дно.
Город, как замученная кукла,
для забавы брошен за окно.
В черноземном вытертом конверте,
наспех перевязанном травой,
он лежит, заигранный до смерти, -
краденый, разбитый, неживой...
Памяти цветная фотоплёнка
заросла царапинами лет –
белокурых улиц и ребёнка
(кажется, меня) почти что нет.
Будто не бывает по-другому,
время, декоратор шебутной,
с хрустом вырезает из альбома
ножницами – тех, кто был со мной,
шелестит страница за страницей,
и на тех, кто землю бременит,
смотрят нестареющие лица
в круглые окошки сквозь гранит.
Про курочку
соблюдая меру и черёд,
выбирая плевел високоса,
курочка по зернышку клюет
времени рассыпанное просо,
только слышно: клювом стук да стук,
будто в нощь Крещенскую гадает...
думаешь – мешок запечный туг,
а потычешь пальцем – опадает.
и не перепрятать, вот беда –
ветхая холстина разорвётся...
скатное пшено – не лебеда,
жито не родится, где придётся.
каждому отсыпано – бери...
рябенькая курочка-несушка
клювом костяным стучит внутри,
словно заведённая игрушка, –
подберёт последнее зерно,
горькое, не давшее пророста,
запоёт и вылетит в окно,
превращаясь в птицу-алконоста,
полчища лазурных мотылей
разметая крыльями, поколе
не взойдёт над крышами полей
золотое солнечное поле.
Расчеловечение
1.
Иногда рабочих рук не хватает и там.
Тушу времени: шкуру, ошметки жил,
кости, мясо, внутренности – по сортам,
как положено, служащий разложил.
Кто-то давится, кто-то визжит: «Еда!»,
кто-то впрок, не жуя, набивает рот...
Что ты будешь обгладывать в день, когда
Он табличку на клетке твоей прочтёт?
2.
В человеческой клетке твоей, как везде, бедлам:
сквозь решетку заброшенный мусор, объедки – хлам,
переросший тебя самого. Ты на всех рычишь,
кто к нему приближается, злая от страха мышь –
это жизнь твоя, пепла и ветоши полведра.
Он глядит в глаза, и ты узнаёшь – пора.
3.
Надевают ошейник, и щелкает карабин.
Длинный сон поводка ненавязчив и невесом –
птичьи лапки по крыше и стук дождевых дробин
уговаривают – поработай немного псом.
Приучайся к свободе, разучивай по складам
немудрёные правила: место, барьер, ко мне,
потому что пугающее: «Аз воздам!» -
это просто ладонь на усталой твоей спине.
Скоро нитку отвяжут, и гелиевый прибой
понесёт тебя, Шарик воздушный, куда-то вспять
человеческому: любить – окружать собой...
Любить – вместо себя стать.
4.
Холоден и горяч,
не человек – трава,
лёгкий небесный мяч –
переступи-слова.
Под колокольный гуд
стражники – да не те –
бережно подведут
за руки к темноте,
и разомкнется свод,
грянет над головой –
под ноги упадёт
панцирь скудельный твой.
Вот ты дитя, потом –
просто детёныш, вот
белым бежишь мостом,
тыкаешься в живот,
падаешь и встаёшь –
ты и уже не ты –
выбравшись из мерёж,
сброшенных с высоты.
5.
Он берёт тебя за руку,
которой как будто нет,
поворачивает ладонью вверх,
дует на ранку –
и зажигает свет.
ШОРТ-ЛИСТ
Алена РЫЧКОВА-ЗАКАБЛУКОВСКАЯ, Иркутск (Россия)
Конкурсная подборка 114. "Улитка времени"
Мук
Verа
Время настанет – Бог выпустит чашку твою из рук.
А пока ты маленький мук.
Ты лежишь – ни свет, ни звук
не затрагивают сознания.
Занавеска, стена, паук
выплетает сеть. Нет названия
у болезни. Белеет
над тобою мать твоя Пелагея:
- Ветка-веточка-черенок,
Соломинка-тросточка-лепесток.
Встань, проснись, пробудись скорее.
Гул по дому – шумят дядья,
Ро́дной матушки братовья:
- Дай-ка мы её, сестрица, за ножки..
Да головой об порожек.
Всё одно – не жиличка!
Чу, в оконце долбится птичка,
Половицу щупает лучик.
Мать отвечает:
- Не дам! Ей лучше!
А ты лежишь, чернея ртом.
Но Бог с божницы говорит: потом.
На всякий случай.
С ним не поспоришь.
Бог есть Бог.
К скамье у дома
Выходит мать, не чуя ног.
Слово её олово
В землю стекает разгорячённое.
Рядом, как птица, садится
женщина чёрная:
- Не спрошу ни питья, ни еды.
Допусти до своей беды,
Не пожалеешь.
В дом завела и не стала стеречь.
За занавеской странная речь –
Шёпот не шёпот, клёкот не клёкот.
Не разберёшь. Матушка щепоть
Робко подносит ко лбу.
Тянется время долгое, смутное.
Словно в дыму
лики сменяют личины.
«Печь моя печка – дома сердечко!
Забери печаль мою кручину,
завей в колечко.
Во имя Отца и Сына...»
Солнце скатилось за бугорок.
Переплывая высокий порог,
Странница тихо выводит слова:
- Жить будет долго.
Семьдесят два.
Вспомнишь ли после? Испуг на испуг.
Тёплые волны у ног, у рук...
Лодка качнулась от белой сосны.
Блик на иконе.
Личико светлое. Капля росы
У розовеющих губ.
Светом закатным красится сруб.
Мчат твои кони.
Десятый ангел
Какой по счёту ангел вострубил,
Десятые приканчивая сутки?
Мне для рожденья не хватало сил,
Как новобранцу на момент побудки.
Мне не хватало веса и тепла
От матери, бедою обелённой.
Она прозрачной девочкой плыла,
Она на мир глядела изумлённо,
Как маленький взъерошенный птенец.
И я птенец. И обе мы – две муки.
И что бы с нами... кабы не отец.
Так древо жизни раскрывает руки –
Садись рядком, да говори ладком.
А между тем июнь в закат катился.
Гудел наш дом. Плескался самогон.
А как иначе – человек родился.
Улитка времени
На нашем заливном лугу улитка времени в стогу
из рода ахатин.
Подвешен звонкий бубенец на влажный долгий рог.
По лугу ходит господин –
наш поселковый Бог.
Улитке дует на рога и бубенец звенит.
Пространство скручивает луг в спиральный аммонит.
Там – в крайней точке бытия, где кончик заострён,
берём начало ты и я.
И тонкое дин-дон –
литовка под рукой отца звучит подобьем бубенца,
пространство распластав...
Я вижу свет его лица,
на цыпочки привстав.
Николай БИЦЮК, Новгород-Северский (Украина)
Конкурсная подборка 221. "Тени". Публиковалась анонимно.
Письмо
За стеной угрюмый ходит
Предпоследний год.
Написать о Мейерхольде?
Болен Мейерхольд.
Длится начатая пьеса,
Тикают часы,
Смотрит в зал без интереса
Трубка и усы.
Кожа в рытвинах от оспы,
Целлулоид глаз.
Описать, как бедный Осип?
Только не сейчас.
Он похищен мерзлотою
Чужедальних мест.
Входит ночка с темнотою,
Точка и арест.
Бьют резиновые шланги?
Продолжай кричать.
Есть на донышке бумаги
Подпись и печать.
Тройка "борзая" зловеще
Скажет у стены,
-Вам, товарищ ваши вещи
Больше не нужны.
* * *
Звёзды тусклые, нагие,
Люстрами висят,
Их спрессовано в могиле
Триста пятьдесят.
Тел, с изломанной судьбою -
"белые дрова".
Зина Райх. К тебе. С любовью...
P.S. Женщина мертва.
Дочь
Пока делиться новостями
Не подымается рука,
Бросают мокрый снег горстями
Не кучевые облака.
Собора грозная громада
Рождает сонмище теней.
Скорбит о прошлом Ариадна
О нём?
О ней.
Пока крещенские морозы
Не доживают до зори,
Припомнит лилии и розы
Оранжереи Тюильри,
Откроет томик Пастернака,
Прочтёт печальные слова -
"Февраль. Достать чернил и плакать!"
Париж?
Москва.
Пока в Москве иные тройки,
Нет постовых-городовых
И город ветреный и бойкий
Поник, ссутулился, затих.
Несёт утраты и потери
Охота к перемене мест.
Стучат. Кричат: "Откройте двери!"
Погром?
Арест.
Пока не смазанной калиткой
Скрипит тюремный табурет,
Донос подписанный под пыткой,
Билет в Сибирь на восемь лет.
Вокзал. Теплушек грязных клетки.
Отъезд, мелькание столбов.
Везут героев пятилетки,
Людей?
Рабов.
* * *
Мелькают блики, лики, лица,
Плывёт по Стиксу утлый чёлн.
В нём мать, с клеймом самоубийцы,
Всё спорит, спорит горячо
С Хароном. Кормчий отвечает,
Про наболевшее, своё.
Вода бездонная качает
Его,
Её.
Хармс
От трамвайной остановки
Он бежал без остановки.
Мерно цокали по бровке
Все подковки до одной.
Босоногая орава
В след бегущему орала,
- Он бежать имеет право
В свой законный выходной.
Из мечей ковать орала,
Фикс идея умирала.
Речка слёзы вытирала
Доморощенных дождей.
Мы построим, мы запашем,
На костях чечётку спляшем,
Проживём в Союзе нашем
Под салютом всех вождей.
Нам в стране хватает места
От ареста до ареста,
Мирный договор из Бреста
Гарантирует покой.
Беломорканал, лопата,
Грязный ватник арестанта,
Аты-баты брат на брата.
Ты, бегущий, кто такой?
- Я бегу к истокам Нила, -
Слышим шутку Даниила.
- Здесь, в кантоне Крокодила,
Подымать рабочий класс.
Над архивными листами,
Наши пальчики устали.
- Дорогой товарищ Сталин,
Что Вам сделал этот Хармс?
Майя ШВАРЦМАН, Гент (Бельгия)
Конкурсная подборка 156. "Семейные хроники"
* * *
бабушке
Вот, говорит, смотри, тут в комоде пачка
грамот, я сохранила, хотя по правде
лучше б муки давали, пусть не калачной,
где уж, а для баланды хоть на заправку.
Так у меня б не померло сразу двое.
Здесь, говорит, под донышком тайный ящик,
справка, что не виновен. Ведь нам покою
не было от шнырявших кругом, косящих.
Фридрих расходную книгу вел по-немецки,
так и её подмели: на расстрел, сказали,
хватит с лихвой австрияку. Потом кузнец-то
передо мной винился. Ему кирзами
премию дали за зоркость, а тоже сгинул.
Брат разыскал меня: это письмо, пожалуй,
в сорок восьмом пришло, с беглым лезгином.
Я даже брать боялась. Такой поджарый
помню, он был, угрюмый, болел утробой
да на восток молился, а только Грету
всё же увёл мою, и пропали оба.
Он-то в папахе письмо и привёз в то лето,
видишь, храню, а писано было сразу
после войны; надеялся Курт обратно
вызволить нас. Конвертик я пуще глазу
прятала, в кадке с солью, ведь я про брата
слова не проронила. В комендатуре
я отмечалась до пятьдесят шестого,
а не сказала. Сразу бы притянули.
Всё, говорит, запомни и дай мне слово,
что не забудешь: вот тут ключи запасные,
здесь, на пристеночке, пальцем легко нащупать,
а незаметно. Домыкаю до весны ли,
трудно сказать, да ты погоди, не хлюпай;
денег вот здесь немного, а тут в мешочке
чистое всё: покрывало, платок с каймою,
платье и метрика. Вы уж не опорочьте,
если однажды дверь, говорит, не открою.
* * *
"Сухие обмылки пригодятся при нанесении выкроек на ткань"
"Советы по домоводству" 1960.
Здесь пропуск в анкете, там припуск на швы.
Убористым шрифтом теснясь
в строю, со свободою слова на "вы",
заученный текст повторяли годами.
Врастал, натирая, наложенный жгут,
бинта заскорузлая бязь,
а ветер и раны – что в сумме дадут
парадному глянцу казённых изданий?
Копили обмылки, хранили лицо
вещей, наизнанку сложив.
Ложились безропотно заподлицо
в печатный набор вереницами литер.
Сквозь сито терпенья, дуршлаг дистрофий,
оставив детей на разжив,
просыпались просом в сухую цифирь,
которою всех уравнял аналитик.
На лампочке штопали старый носок,
из швов выпускали запас,
глухими согласными сгинули в срок
в параграфах сносок, синодиках ссылок,
и свежего сленга пружинистый мох
разросся поверх, не скупясь. –
Не нужен для выкроек новых эпох
истраченный временем старый обмылок.
* * *
Не отзывайся, если позову.
И я на пересвист манка не двинусь
из дома, что во сне и наяву
неспешно превратился в домовину,
не сдамся на голосовой подлог,
когда зальётся соловей в черешнях,
затягивая в сеть своих морок.
Ведь это веселится пересмешник.
Под крышкой крыши зиму зимовать.
Оцепенев, в ушко иголки вдеться,
нырнуть в канву, ступать стежками вспять –
куда течет река, впадая в детство,
сквозь жизни истончившейся плеву,
по тёмному течению с развальцей.
Не отзывайся, если позову.
А я не позову. Не отзывайся.
Анастасия ВИНОКУРОВА, Нюрнберг (Германия)
Конкурсная подборка 111. "Потому что"
* * *
Вдруг появляется Синяя Борода.
Иди, говорит, со мной.
Ложись, говорит, сюда.
Смотришь с недоумением на него:
Ты, дядя, совсем того?
Кряхтит, обижается, путается в словах:
Что ж, видно, старый совсем, видно, дело швах.
И пятится к выходу, гордость в кулак зажав.
Не чуя, как в сумрачных далях иных держав
Звенят голоса прекрасных и неживых,
Мутируя в сто одиннадцать ножевых.
От всех унесенных затемно от земли.
От всех, что однажды дрогнули
И пошли.
* * *
И не то чтобы не поётся – скорее не плачется.
Мимолётный соблазн промелькнул да и был таков.
А могла бы решить стать суровой асфальтоукладчицей
И всю жизнь защищать дороги от дураков.
Кто судьбу упустил – тот вовеки за ней не угонится.
Механизмы успеха безжалостны и просты.
А могла захотеть стать приветливой тихой садовницей
И в воронках от бомб день за днём разводить цветы.
Сотни брошенных тропок, и сотни ещё обнаружатся.
Если думать всерьёз – вряд ли выдержит голова.
Столько пользы могло бы быть, столько пронзительной нужности,
Но иду по земле – а за мной лишь слова, слова...
* * *
Воздух полон упрёков: «Мы же одни на свете!..»
Ты ведь знал, что отец мой – ветер, и мать моя – ветер,
что подобных отвергнет река, и земля не вскормит,
сколько б я ни сидела, напрасно пуская корни.
Ты же видел, куда смотрел, – так какого чёрта
удивляться тому, что однажды я стала мёртвой,
не сумев отдышаться под толстой гранитной глыбой.
Не жалей, не гневи небеса – это просто выбор.
Об одном лишь прошу, уходя от тебя с повинной:
не отдай меня тем, что засыпят песком и глиной.
Дай в закатном огне напоследок взмахнуть крылами,
потому что отец мой – пламя, и мать моя – пламя.
Михаэль ШЕРБ, Дортмунд (Германия)
Конкурсная подборка 152. "Три стишка про любовь"
Лицо дождя
Не скучно наблюдать, как всходит рожь,
Как тёмный голубь чертит в небе кистью,
Волнами по ветвям проходит дрожь,-
Так крестит дождь младенческие листья.
Уже обувшись и надев пальто,
Задумалась и, зябко сгорбив плечи,
Стоишь одна и щуришься в окно,
Глядишь в лицо дождя, как в человечье.
Пока в прямоугольнике окна,
Весенний шар качается на грани,-
Ты – неподвижна: ты заключена
В хрустальной сфере собственных мечтаний.
Взмахнёшь рукой, чтоб прядь убрать с виска,
Которая твой взгляд пересекает,-
И в этом жесте бледная рука
Надолго, словно в гипсе застывает.
Наш город превратился в водоем,
И дождь теперь по водной глади хлещет,
Внутри ковчега мы с тобой живём,
Но только не зверьё вокруг, а вещи.
Нас стены облегают, как бинты,
Закрыты двери, словно створки мидий.
И больше нет в квартире пустоты,
А если есть, то мы ее не видим.
Ванда
Простыни Ванды пахли
Ландышем и лавандой.
Волосы Ванды пахли
Влагою дождевой.
Если я вижу вёдра,
Я вспоминаю Ванду,
Особенно если вёдра
Полны до краёв водой.
У Ванды длиные ноги,
Кожа - как воск пчелиный.
Я ей достаю до мочки,
Когда она на каблуках.
Ванду лепили боги
Из самой упругой глины,
Жаркой беззвездной ночью,
На самых тугих ветрах.
Ванда любила солнце
И длительные прогулки,
Ванда любила сдобу
И срезанные цветы.
Я покупал ей розы,
Я покупал ей булки,
Ванда смеялась: чтобы
Стала такой, как ты?
Ванда через полгода
Вышла за музыканта,
Жарит ему котлеты,
Он ей дудит на трубе.
А я, если вижу воду,
Всегда вспоминаю Ванду,
Особенно если эту
Воду несут в ведре.
Элегия для Александра Чумакова
Я знаю, в моей Отчизне,
С которой – неразделим,
Свобода чуть больше жизни,
А дети ценней земли.
Открыта в груди калитка,
Покуда сквозь боль, сквозь гам
Былинкой летит молитва
К очам её, очагам,
Где трепетный свет субботний
Лежит на полях, как снег,
И правит небесная сотня
Течением дольних рек.
Александр ЛАНИН, Франкфурт-на-Майне (Германия)
Конкурсная подборка 63. "Спасение утопающих"
Модель
Господь не понимает, куда мы делись,
Ищет по всем углам, тычет под шкаф платяной щёткой...
Если долго смотреть в глаза модели -
Мир становится чётким.
Собственно, он всегда был простым и ясным,
Но с каждым шагом кажется напряжённей.
Прекрасное следует называть прекрасным,
Даже если оно чужое.
А у модели по зеркалу трещина, как слеза,
Одно лицо в прикроватной тумбочке, остальные - в комоде.
Ей надо отводить глаза, подводить глаза,
Носить тело, которое в данный момент в моде.
Господь вспоминает, где он ещё не искал,
Снимает трубку, нервно в неё молчит...
Вокруг модели миром правит тоска -
Кривые ноги женщин, кривые руки мужчин.
У модели сильные кисти, чтобы хлопать дверьми,
Жёсткие губы, чтобы ломать слова.
Красота ежеминутно спасает мир,
Даже если оказывается неправа.
Охранник не спит. Телефонный звонок прерывает его не-сон.
"Никто не стучался, господи", - ответствует Уриэль.
Под ногами модели струится подиум, шаг её невесом.
Если господь найдёт нас, то только благодаря ей.
Ной
Морщинистая скатерть в пятнах рыб,
Пора за стол, пожалуйста, коллега.
Безудержно плодятся комары
В щелях ковчега.
Довольный гул пронёсся по рядам -
Профессор пьян и опыт неподсуден.
Придонный ил течёт по бородам
Других посудин.
Уходит голубь дроном в полутьму,
В ночник луны на двести сорок люмен,
И Ярославной плачет по нему
Голубка в трюме.
Пророкам не пристало бунтовать,
Когда бы не количество полосок,
Когда бы не проросшая трава
Из влажных досок.
И капитан невыносимо рад,
Танцующий по палубе в халате.
Ему уже не нужен Арарат -
Ковчега хватит.
Что царствие - земное ли, иное?
Проблемы бога не волнуют Ноя.
Убийцы
В "Антологии величайших убийц" издательства "Аст"
Под знойной обложкой с черепом и костями
На восьмой странице Пушкин по кличке "Ас".
Портрет обрамлён бакенбардами как свежими новостями:
"У жертвы прострелена верхняя конечность..."
"Покушение на убийство свояка..."
Не каждый знает, как отправиться в вечность
По статье сто пятой УК.
Корабль подходит к заледеневшей пристани.
Кончики парусов нервно подёргивает бриз.
С кем он пил? С декабристами?
Которые верили в декабризм?
Впрочем, с кем бы он там ни приятельствовал,
Не ушёл бы от электрического стула или укола,
Несмотря на то, что отягчающим обстоятельствам
Предпочитал глаголы,
Потому что по соседнему развороту,
Щурясь от света и от похмелья дрожа,
Пробирается Андрей Семёнович Кротов,
Зарезавший собутыльника с применением кухонного ножа.
Вместо признания, вместо призвания,
Вместо права самому выстроить себе эшафот
Ему достались три класса образования
И пуля в затылок, а не в живот.
Корабль швартуется чуть дальше, чем надо,
Проламывает снежный наст.
Пушкин и Кротов причалены рядом -
В антологии издательства "Аст".
Время необратимо, как нобелевка для Дилана,
Линейно, как мат при помощи двух ладей.
История всех рассудит.
И она рассудила бы,
Если бы не присяжные, набранные из людей.
Надя ДЕЛАЛАНД, Москва (Россия)
Конкурсная подборка 201. "То девочка, то старуха"
* * *
Ляжешь, бывало, днем, до того устанешь,
под двумя одеялами и под тремя котами,
на большом сквозняке закрывая правое ухо,
так и спишь – то девочка, то старуха.
За окном дожди умножают собою жалость
вон того листа и медленно окружают
бомжеватый дом, в котором ты засыпаешь
под тремя одеялами и четырьмя котами.
И когда последний лист упадет на землю,
разойдутся все прохожие ротозеи,
под пятью одеялами и десятью котами
ты заснешь так сильно, что спать уже перестанешь.
* * *
Там он есть как оставленная возможность –
вопросительный знак, прикосновенье ветра
к облаку, в сущности – эфемерность
всякой просодии. Неотложной
помощью выведен и погашен,
может быть, ключ басовый для левой, левой.
В детстве, когда я легко болела
и умирала совсем не страшно,
он все звучал у меня в подвздошье
гулом подземным, музыкой неземною
из головы опускаясь волною в ноги,
делаясь громче, захватывая все больше,
он продолжался, меня превращая в струны,
в нотную грамоту, ясную пианисту,
и я записывала себя так быстро,
что прочитать потом было трудно.
* * *
Дали холодную воду, зеленый свет,
можно идти и пить из воздушных струй,
нет никакого горя и смерти нет,
лето еще, Успение, долгий труд
жизни земной превращается в неземной
отдых от всех грядущих и дней и дел,
милая Богородица, будь со мной,
спящая там, просыпающаяся здесь.
Тейт ЭШ, Москва (Россия)
Конкурсная подборка 324. "Разговоры с тишиной". Публиковалась анонимно
* * *
Темень лесную, смолью,
вызолотив с верхов,
солнце взлетает молью
с пихтовых кожухов.
Сыплется вниз труха.
Взглядом окинешь их ты –
снегом латают пихты
траченные меха.
С неба свисает нить. –
Надо и нас чинить.
Старые фотографии
1.
Лестница. Сумрак блеснул переглядом
двери двойной.
Кто эти двое, застывшие рядом
перед войной?
... женщина. письма, лежащие горкой.
прежняя жизнь.
кто-то за краем – перчатка, георгий,
шапка, кажись.
замер в окне ветерок-перезимок.
темь по углам.
Комнату делит разорванный снимок
напополам.
2.
Несколько слов конверточно.
Бархатки, вензеля.
Клёны сдают поветочно
Жёлтые кителя.
Воздух от пепла тесный.
Между стволов – зола.
Прочее – на небесный
Осень перевела.
3.
облака вдоль обители
разбрелись за края.
два лица в проявителе.
папа, мама и я.
сняты наспех, не жанрово.
ниже лиц – полоса.
молча каждому заново
закрываю глаза.
* * *
Юрию Казарину
вдоль яблонь – вдовых, одиночных,
густятся сосны за стеной.
как много отдано всенощных
на разговоры с тишиной.
неспешно тянется беседа,
слова и доводы двоя.
две сойки. сад. пол-литра света.
и семиснежье бытия
ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!
СПАСИБО ВАМ ЗА ВАШИ СТИХИ!
ИТОГОВАЯ ТАБЛИЦА
Международного литературного конкурса
"6-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии - 2017"
ТОП-10
КОНКУРСНЫХ ПОДБОРОК
