* * *

там зацветали сливы
осы тянули нить
там бы и быть счастливым
и не повременить
и не свернуть в овраги
и не сорвать с куста
чёрные передряги
красные до креста
крохотной сердцевины
там васильковый мёд
кто тебя наспех вынул
кто теперь разберёт

* * *

гудели на рыночной площади
аптекари и купцы
блестели горшки и лошади
обгладывали уздцы
во всякой утопши всячине
из мускуса куркумы
по сути ещё не начаты
себя предрекали мы

и парус ревел неистово
и не было в том стыда
как старились кипарисово
от нежности города
в порту замирали полночи
полудни тянули трал
когда и родства непомнящий
мой слог тебя переврал

и вот они снеги белые
струится печной дымок
под звёздным медвежьим телом
взор путника одинок
грядёт ему сновидение
в ночлежной его тиши
два в этих краях рождения
две слаженные души

- в закатной мякине маковой
дух ветреный золотой -

и так они одинаковы
по сути неясной той
что всё что бывало ранее
и сбудется вслед тому
не краткое умирание
нерадостное уму
но маетное сквозное
искание одного

и путнику мнится море
и парус в груди его

* * *

               «но ты спишь и не знаешь»
                          /илья кормильцев/

когда одиннадцатого сентября
две тысячи первого года
в небоскрёбы всемирного торгового центра
врезались два самолёта управляемые террористами
и (по официальным сводкам)
погибло две тысячи девятьсот семьдесят семь человек
и ещё двадцать четыре пропали без вести
я какое-то время совсем не умела жить
не могла дышать как-то вдруг разучилась
мне казалось что воздуха стало намного меньше
и его не хватает вовсе
на всех кто теперь остался здесь
кому теперь это знать
навсегда навсегда

и когда на следующий день
один мальчик в школе
скорчившись закричал
так им америкосам этим и надо
я поняла что в мире
больше уже никогда не будет
ни абсолютной праведности
ни абсолютного зла
и ничего другого
сколько-нибудь
абсолютного

когда в первый раз беловолосый мальчик
от которого мне стало вдруг что-то нужно
обязательно нестерпимо
не по какой-то прихоти бог весть чего
а потому что воздуха того самого воздуха
стало снова бедственно не хватать
ни на выдох ни даже на вдох
и только ему одному вроде как
было доподлинно известно
где этот воздух взять
и откуда вообще он берётся
вот когда этот беловолосый мальчик
попал под колёса автомобиля
(на самом деле не так
но для меня было именно так
и никак иначе)
я поняла что кроме прорех в местах
где должны быть непоколебимые абсолюты
есть ещё нечто чёрное раззявленное
что-то такое непоправимое
когда-то давно разладившееся
и вовсе теперь невозможное
ни по какой причине
ни по одной вообще

я назвала это чудище
первым попавшимся под руку
мутным и обтекаемым
словом
не-спра-вед-ли-вость

теперь когда я смотрю на тебя
пусть не особенно мне знакомого
с другими повадками (не моими)
странного непонятного
но всё ещё бесконечного
когда я так явственно вижу
как тёмно-лиловые шарики
густой безупречной жизни
бегут по тебе врассыпную
при каждом тугом сокращении
чего-то в тебе тренированного
исправного бесперебойного
сугубо биологического
когда я смотрю на тебя такого
и слышу (о как я слышу)
как в тонком безвинном воздухе
взвывают и разрываются
не помнящие себя от гнева
снаряды снаряды снаряды
и где-то визжит безудержная
безумная безутешная
уже навсегда пропащая
резина колёсных шин

тогда я стараюсь вдохнуть
как можно полнее глубже
крупнее себя самой
ищу в себе кашалота
почти до потери разума
до гипероксигинации
и воздух тот самый воздух
как будто бы чуть скудеет
становится вдруг теснее
и ватнее и плотнее
и звуки в нём восковеют
и глохнут и застывают
и ты их почти не слышишь
ни тринитротолуола
раздрызганного разбрызганного
ни той тормозной колодки
что больше уже никого не сможет
спасти или воскресить

и так наступает утро
сентябрьское ранее утро
и дети шагают в школу
и люди вплывают стайками
в зеркальные бизнес-центры
и никакой справедливости
и ничего абсолютного
в том как твои русые волосы
похожи на нити света
бесстрашные свившие гнёзда
на самой высокой ветке
нетронутой вообще ничем
безропотной кроны дуба
как будто бы на последнем
на самом на поднебесном
с разверзнутой навзничь крышей
с распахнутым настежь сердцем
залитом как воском солнцем
стотысячном этаже