Психоз

в предчувствии глубинных перемен
какой-то бес рождается во мне
и ходит-бродит в тёмных закоулках
моей неупокоенной души
и выбраться наружу не спешит
и тычет в рёбра воронёным дулком
и пьёт меня до дна и сушит боль
по капле в малых дозах исподволь
меня же от меня оберегая
не позволяя выйти через край
какая интересная игра
game over начинается другая

а там король почил не без причин
мутирует толпа до саранчи
ликуя бьёт чечётку жрёт селёдку
пристреливая бешеных детей
и те и эти в полной пустоте
и простоте своей невинной кротки
да здравствует король ещё один
едва ль дожить успеет до седин
смешной и голый на овальном блюде
а кто-то за моим кривым плечом
дыша в затылок шепчет горячо
зажмурь глаза представь что это пудинг

играет бес повадками во мне
меня же превращая в некий мем
сознание припудрив постаканно
обрывки книг имён сюжетов дат
в башке толпятся смыслы теребят
и лезут из щелей как тараканы
и переводят разум в пыль и жмых
и бьётся мысль последняя в живых
рвануть за край
разбега вроде хватит
и радуется бес крича алле
танцует голый пудинг на столе
свои роняя пёрышки на скатерть

Гофман. Антисказка

Семь голов мышиного короля –
дни недели. Их рвёшь, а они болят.
А потом повторяется всё сначала.
Сколько лет ты не плакала и молчала.
Что, из чувства долга и пользы для?
Оплыла, постарела моя Драже
в коммуналке на чёрт-те каком этаже
с одноглазой, такой же облезлой кошкой…
Ах, зачем раздарила цветные горошки,
ни за что и не тем? Не собрать уже.
Эта сказка с не очень счастливым концом.
Через замок твой столько прошло подлецов.
Ну, и как? Дождалась своего героя?
Он обхаживал разных Марусь… враз по трое,
по итогу, прослыв многодетным отцом.

Знаешь, возраст нельзя утаить в мешке,
в золотом бесполезно солить горшке.
Пей до дна его, тихо впадая в детство,
нет ни в теле, ни в сердце живого места,
а башкой мыши-черти играют в крикет.
Ничего, что решётка – за нею пруд
с лебедями, и розы вокруг цветут,
и танцуют пары за белой дверью…

На часах безумствует Дроссельмейер.
Клик-клак!
И ты падаешь в пустоту.

Голосить

Прячу сердце за пазухой…
вопреки.
Собираю как пазлики
от руки
дни и ночи по стопочкам
и рядам.
Да на ветер их, в форточку –
навсегда!
Растворяются признаки
в пустоту.
Посторонние призраки –
тут, как тут!
Не мешают сочувствием –
по частям
мерить ложе прокрустово…
Не частят
«Отче наш» понарошечно…
Вашу мать!
Может быть по-хорошему
всё отдать?
Из-за пазухи вытащить
уголёк –
сердце пьяное, нищее,
не-моё.
И, пристроив на цепь его
у дверей
(с перспективой до Цербера
озвереть),
закусить хлебной корочкой
«керосин»
и в открытую форточку
голосить.