В сборник вошли 16 конкурсных произведений, не включенных в "ТОП-32" конкурса, но отмеченных главным редактором Stihi.lv. и номинированных им в он-лайн журнал портала "Живая лента". Стихи Амирана Адамия, Татьяны Аиновой, Геннадия Акимова, Елены Асенчик, Дмитрия Близнюка, Анастасии Винокуровой, Сергея Ивкина, Игоря Калины, Александры Малыгиной, Ларисы Махоткиной, Валерия Носуленко, Олега Паршева, Ирины Ремизовой, Вадима Смоляка, Светланы Солдатовой и Михаила Юдовского.
ПЛЮС ШЕСТНАДЦАТЬ...
Сборник произведений
Международного литературного конкурса
"КУБОК МИРА ПО РУССКОЙ ПОЭЗИИ - 2013"
и номинированных в он-лайн журнал "Живая лента".
Адамия Амиран, Ставрополь (Россия)
Добро
На забытой, заброшенной станции,
на развилке вечного с тленным,
на дороге жизни и смерти
в магазине с пыльными окнами
и алоэ на подоконнике,
по какой-то неведомой акции
с кукурузою и консервами,
как закуска хорошая к водке,
в тех же банках, словно тушенка -
продавались перченные черти
в маринаде.
Замаринованные -
по стандарту; с наградой, эмблемою -
"сто товаров лучших с традицией",
без насилия, без красителей-
консервантов и ГМО.
Где на крышке блестящими цифрами -
мол, «тогда», и «использовать до»,
и на случай - когда обессилело
или как-то не прогрессирует
и вообще - победило добро.
Аинова Татьяна, Киев (Украина)
Homo absurdus
Утоляющий жажду начнёт с воды.
Даже если придётся кончать цикутой.
Так блаженно, так истово пьют сады,
сколько их ни трави и во льды ни кутай.
Утоливший захочет чайку, пивка,
замечать, что природа полна инсталляций,
дегустировать запахи, звуки… пока
жажде чуда не время ещё утоляться.
Прежде чуда снисходит до нас чудесант,
закомпьютерный гений, прокуренный профи,
человек, вместо сада растящий сайт,
превращающий воду в крепчайший кофе.
Он уже прописался в таких мирах,
где веб-хостинг сильней болевых фиксаций.
И в дрожании рук неповинен страх:
а чего ему, собственно, опасаться?
Даже вырубив (начисто) все сады,
всех людей (поимённо и аккуратно)
и застывшие в ужасе их следы –
электричество можно врубить обратно.
Потому – вне делений на пух и прах,
не от смерти, так смертью – но все спасутся.
Да, я верю, я знаю, что в Божьих руках.
Но я чувствую: руки Его трясутся.
Акимов Геннадий, Курск (Россия)
Солнце со льдом
Я не то что устал за лето, но тихонько схожу с ума.
Пробивает висок кастетом разухабистая зима.
Обдерёт, сатана, как липку, скинет с кручи в глухой овраг,
И поскачет, ликуя хрипло, с буерака на буерак.
Рыбий мех - неплохая штука, но не рвите губу крючком.
Голосит ледяная щука да кресты кладёт плавником,
Гул буранов и барабанов, треск морозовки на меду...
Собираю сухую манну, свежевыпавший пост блюду.
Ах, любимая, разреши мне стать узорышком на стекле.
Мы - красивые и смешные, мы последние на земле
Психотехники в красных робах, маячки аномальных зон,
Те, кто ищет грибы в сугробах, твёрдо зная: пришёл сезон.
Солнце спустится ниже, ближе, упадёт в слюдяной стакан.
Мы пойдём на летучих лыжах через Северный океан,
Где вмерзают киты в торосы, где у неба горят края,
Два диковинных альбатроса, льдинки лёгкие – ты и я...
Асенчик Елена, Гомель (Беларусь)
Перемена
Сейчас он поставит чайник, заварит чай,
добавит корицей пахнущего бальзама…
Нескромный взгляд, объятия при свечах:
такая вполне проторенная программа,
но в день рожденья – всё что угодно ей:
пусть даже эта обычность всегда угодна…
Да что застыл-то: и не зажёг свечей,
и чайник так и оставил стоять холодным?!
Стареет, наверно: от старости средства нет.
Вздохнул, дежурно взгляд задержав на стенах…
Ну что за мода – ленточку на портрет?!
И вдруг так горько вспомнил о переменах…
Метнулся к двери (чтоб не услышал кто!
не шаркнуть тапкой, не загреметь замками!),
пытаясь попадать в рукава пальто,
ещё по привычке думая, что руками…
Близнюк Дмитрий, Харьков (Украина)
Портрет змеи
Черный кот перебегает поляну,
усеянную ярко-рыжими мокрыми листьями,
останавливается посредине
и внимательно смотрит на меня.
Это у кота крепко-желтые глаза
или это сквозь прорези кошачьих глаз
я вижу палую листву за его спиной?
Я рассматриваю осень
сквозь театральный бинокль черного кота.
И это невозможно остановить;
истина выскальзывает из рук, как змея,
облитая подсолнечным маслом,
но не чтобы ужалить или сбежать, а чтобы снова обвиться
вокруг мыслей, заползти на руки.
Тема рук, как звук, продлевает себя.
Девушка скучает на скамье - удрученное божество,
и не замечает, как два ее пальца – указательный и большой –
медленно занимаются любовью, целуются,
гладят и ласкают друг друга –
пальцы-любовники с лицами на затылках.
Винокурова Анастасия, Дрезден (Германия)
Было у меня сердце
Было у меня сердце – стучало радостно и легко.
Мчалось навстречу страхам, поджидающим впереди.
Вырвалось – и пропало. Без сожаления, целиком.
Ну и куда теперь, с этой ноющей пустотой в груди?
Были у меня песни – звенели, бились дождём в окно.
Гладили ветром плечи. Сверкали, будто на солнце медь.
Просто ушли однажды. Неподконтрольно и заодно.
В шутку напомнив выход – безвыходно онеметь.
Было у меня небо, пока не пало к твоим ногам.
Нежность тугой пружиной в висках свернулась, оглушена.
Только идти – по колким, замерзающим облакам.
Только прозрачный воздух. И тишина вокруг... тишина...
Ивкин Сергей, Екатеринбург (Россия)
Вавилон-сутра
я просыпаюсь
слышу: «сова, сова»
Таня смотрит канадскую кинокартину
наматывая на палец
произносимые там слова
по пути на работу я проваливаюсь в витрину
сон две тысячи десять
еду домой в метро
в вагоне соседи меняют окраску кожи
особенно дети
дама напротив хитро
смотрит в меня и я начинаю тоже
у нас во дворе
с гитарой сидит таджик
аватара Роберта Неста Марли
растаманский берет
футболка «Хайле Селассие жив»
из созвездия Гончих Псов изумрудный карлик
сон две тыщи одиннадцать
занимаюсь в постели с женой
две кровеносных системы слились и бьются
кошка пытается вклиниться
кружится надо мной
превращается в инопланетное блюдце
падают шторки
наощупь открытый кран
вместо воды выпускает цветные нити
...
некорректное выведение информации на экран
...
счастье случается
если выдернуть
предохранитель
Калина Игорь, Кировск (Россия)
Кладбище слонов
На травы посреди кривых акаций,
где раз в году безрадостные ливни
бороздки оставляют на костях,
слоны приходят к мёртвым повидаться,
и, преклонив измученные бивни,
невидяще ощупывают прах.
И если удаётся приложиться,
к мощам единокровного гиганта,
напуганные встречей жуткой столь,
отображают каменные лица
обычно безразличных элефантов
то радость узнавания, то боль.
Вот так и я - былое беспокоя,
надеясь неотзывное услышать,
сейчас похож на скорбного слона,
по дремлющим камням вожу рукою,
как хоботом по сглаженным костищам,
родные осязая имена.
Малыгина Александра, Барнаул (Россия)
Про яблоки и трамваи
Парение листвы и яблок звон,
Разлитый в воздухе, помноженный на вечность.
Особенность трамваев: весь сезон
Сходить с путей – надеяться на встречность.
Температурный трепет, сквозняки,
Иллюзия ненужности морали.
Чужое прикасание руки
Теплоотдачи требует едва ли…
Остывший сон, октябрьский привет,
Осенний полутёмный полубред,
Больнее боли жар воспоминаний:
Минорный книголюб и стиховед,
А завтра повод для переживаний.
Ненужные люблю страшней войны…
Уйдём туда, где осень безвозвратна!
Лови моё признание вины,
А я уже раскаялась стократно…
Махоткина Лариса, С-Петербург (Россия)
Две темы
1.
Опять как будто что-то стерегу.
Опять ловлю-запруживаю годы…
Жуя травинку на большом лугу,
Я думаю о странностях природы.
Я думаю: "Трава… В траве цветы…
В цветах букашки… Мир в круговороте…
Но… где ж любовь? и чувство красоты?..
Дитя природы, я чужда природе.
И этот луг, старинный недруг мой,
Не даст мне встрять в чужой междусобойчик…"
И вот – асфальт. И я спешу домой,
Попинывая камушки с обочин…
2.
А между тем и неба гладкий шелк,
И дальний лес, и солнце на закате
Не двигались. И только город шел
На помощь мне. И чтобы наказать их.
О нет, недаром были мне семьей
Его дома, огни и даже тени!..
Фалангами, шеренгами, "свиньей"
Накатывал он воинство строений.
И таял луг. И таял дальний лес.
И даже солнце как-то размывалось…
Кругом был город. Город до небес
(Мне нравилось, что небо – оставалось.)
Носуленко Валерий, Усть-Каменогорск (Казахстан)
Они родились в шляпах и пальто
Они родились в шляпах и пальто,
Два странных человеческих никто.
И жили рядом тихие пришельцы.
Они не замечали сирых нас,
У них внутри особый был компАс
И две дороги длились вдаль, как рельсы,
Нигде не расходясь и не сходясь.
Уже стоянкой стала коновязь,
Уже табун вмещался под капотом,
А он манеры не менял свои,
Учтив, галантен… А её наив
Отпугивал прыщавых идиотов.
И время не касалось этих двух:
Тела старели, но не брал недуг
Их странных душ, и зеркала молчали.
Когда настало время им уйти,
Смерть не смогла настигнуть их, найти
Так кто-то и задумал изначально.
Паршев Олег, Пятигорск (Россия)
К Рождеству
Вот уж скоро месяц ангелы полощут,
Чистят, отмывают поднебесный свод.
Я гляжу с балкона на фонтан и площадь.
В городе уныло. Сверху так и льёт.
Ни весной, ни летом небо не стирали.
И оно тускнеет, словно серый кит.
К ноябрю – не знаю… Справятся едва ли.
Лишь к зиме, пожалуй, небо заблестит.
Ангелам привычно. Трут себе исправно.
Утром – по фрагменту, ночью целиком.
К вечеру посмотрят – вроде б, вышло славно.
Ну, ещё немножко – звёздным порошком.
К Рождеству, конечно, будет всё в порядке:
Ветры – шелковисты, тучки – завиты.
Разольётся святость, а потом украдкой
Поплывут над нами синие киты.
Ремизова Ирина, Кишинев (Молдова)
Рим идет
Осенних улиц монорим
перебирая шагом пешим,
увидишь вдруг: повсюду Рим
идёт, неждан и неизбежен.
Под кожу изначальных слов
латинские вонзая жала,
его драконьи семь голов
на солнце щерятся устало.
Он здесь инкогнито, пока
последний сад не снял доспехов
и не хватает языка
для счёта греческих орехов,
и от безудержной руки
певца художественной штопки
дворов лохматые клубки
в квартальной спрятаны коробке.
Но кто-то задом наперёд
в публичной парковой читальне
пролистывает книги, от
последней буквы до начальной,
перстом холодным и худым –
страницы всё темней и чище,
и сладковатый римский дым
стоит, как небо, над кострищем.
Смоляк Вадим, С-Петебург (Россия)
Лир
У бакалеи на желтой скамеечке,
Кутаясь в клетчатый плед,
Млеет на солнце и лузгает семечки
Меченый вечностью дед.
Кто-то одарит початой бутылочкой,
Кто поднесет бутерброд,
Благо, что славится взаимовыручкой
Щедрый на жалость народ.
Как-то спросил старика на неделе я,
Есть ли на свете родня?
«Три - Гонерилья, Регана, Корделия -
Дочери есть у меня.
Выйдет минутка, отыщут и явятся,
Вытрут слезинки с лица.
Милого сердцу, бродягу и пьяницу,
Тихо схоронят отца».
Выпили вместе, прониклись симпатией,
Проще взглянулось на мир.
Передо мною был в царственной мантии
Всеми отвергнутый Лир.
Пряди седые по ветру полощутся,
В прошлое впились зрачки.
Там на закате зеленая рощица,
Дочки, панамки, сачки…
Ахи и вздохи, ошибки девичества,
Внуки – подарки небес.
Что же осталось вам, Ваше Величество?
Пенсия, хвори, собес.
Годы покрыли чело, будто рабица,
Выкрали прежнюю стать.
«Старче, как жизнь?», а он щурится: «Нравится!»
Что еще можно сказать…
Солдатова Светлана, Москва (Россия)
Рагнарек
Будет февраль, беспокойный, лохматый и злой -
время, когда целый мир превращается в лед.
Небо просыплется серой холодной золой,
яростный волк глухо рыкнет и цепь разорвет.
Слушай, давай заберемся под сто одеял,
будем сидеть, представлять, будто это нора,
будто не слышен за окнами волчий хорал,
будто метель разыгралась всего до утра.
И в соответствии с северным календарем,
точно по графику - дата на сайте висит -
двадцать второго числа к нам придет Рагнарёк.
Думаешь, стоит к нему наряжать Иггдрасиль?
Ну, или ёлку оставить
и не выносить.
Юдовский Михаил, Франкенталь (Германия)
Опричники окраин
Над месивом растаявшего снега
срастаются, не ведая о том,
далекие, как альфа и омега,
языческая сила печенега
с поставленным на времени крестом.
Свирепые опричники окраин,
разбойные поэты-соловьи,
проросшие меж раем и сараем,
теряют рай, как мы его теряем,
живя на расстоянии любви.
Наследники, лишенные наследства,
постельничьи, пропившие постель.
поборами разграблены соседства –
эпоха без стыда находит средства,
которые оправдывают цель.
Отпеты, неотесаны и грубы,
шагают херувимы-лесорубы
по облакам от горечи седым
и продувают заводские трубы,
с мелодией выплескивая дым.
От песен, от хулы и алкоголя
звучит надлом в усталых голосах.
Охоты нет, осталась лишь неволя
и выражение звериной боли
в когда-то человеческих глазах.
Они стоят – не люди и не звери,
в кроваво зарождающейся эре
с пространством потеряв взаимосвязь.
И вверх глядят – и молятся, не веря.
И вниз глядят – и верят, не молясь.
