Новая подборка.

Майя ШВАРЦМАН, Гент (Бельгия)

СТИХИ


ЖАРА В ГЕНТЕ

Слоёным тёплым пирогом
неспешно остывает вечер
на противнях нагретых крыш,
на плитках кровель.
Как перец, сыплются кругом
скворцы из перечниц скворечен,
и воздух от заката рыж
и полнокровен.

Закрыт в кладовках туч озон
для послегрозового рая,
и дымка застилает вид
для фотографий.
Порозовевший горизонт
как блин по краю подгорает,
над черепицей дух стоит
горячих вафель.

И, прижимая к животу
ночную площадь словно грелку,
не спит старинный городок
в плену артроза.
На миг обнявшись на лету,
на башне часовые стрелки
показывают, глядя вбок
на землю: поздно.

В канале мятная вода
толчёт собора отраженье
и варит круглый циферблат
яичком всмятку.
Секунд летучих череда
сгорает в фонаря фужере.
Шагами полночи примят
бисквит брусчатки.

* * *

На охоту выходят впотьмах.
Шарят в сумерках, дулами дыбясь.
Скройся в зарослях звуков, в словах,
как в ибискусе прячется ибис.

Растворись, разменяй себя на
умолчанье, затишье, безмолвье,
вместо голоса пусть тишина
защищает подходы к гнездовью.

Научись у кольца полыньи,
обводящего заводь молчанья,
замыкаться в себе, сохрани
с недомолвками и мелочами

всё, что жаль наяву и во снах
обнаружить потерей ли, кражей,
потому что не дремлет в кустах
лис, в листве притаившись бумажной.

АНГЛИЯ

Встречала близящийся берег
рукоплесканьями вода.
Расположилась, как в партере,
в заливе лодок череда.
Они покачивались, мокли,
по пояс погрузясь в рассол.
Иллюминаторов монокли
вальяжно наведя на мол,

паром, устроившись недурно,
разглядывал, задравши нос,
как с меловых утёсов Дувра
пускает ветер под откос
гурьбы гагар, пригоршни чаек,
в момент замусорив залив,
пунктиром птичьим размечая
границы судоходных нив.

Он медлил заходить в фарватер,
покрытый тьмой живых крупиц,
по клочковатой влажной вате
в воде качающихся птиц.
Обрыв прибрежный, зубы скаля,
прибоем дёсны полоскал,
прилив, как крышкою рояля,
волной захлопывал причал.

В глазах рябило. Свет дневалил,
вертело солнце калачи,
из поднебесных готовален
достав блестящие лучи,
вонзало циркулями в бухту,
чертило блики и кружки, –
а чайки ссорились, как будто
хотели наперегонки

склевать искристую приманку,
набить сиянием зобы,
чтоб горло высветлить с изнанки
и крики хриплые забыть.
Пекло. Всё длилась солнца шалость
над милями морских саванн,
и по-английски, не прощаясь,
из бухты уходил туман.
          ___

Так пахнет чаем в Англии трава,
настоем дикой мяты и душицы.
Всё живо в ней, и край любого рва
шевелится и тихо копошится.
Всё в живности: покажется, что высох
на солнце луг, а всмотришься – ничуть.
И в жимолости шорохи, и в тисах
возня; в овсе, что вымахал по грудь,

малиновка горит; поодаль мелко
дрожат шпалеры одичавших роз
и слышен чей-то свист; на пихте белка
сидит, хвостом изобразив вопрос.
Кидается то в поле, то к откосу
отпущенный побегать фокстерьер
и столбенеет, если из-под носа
выпархивает вдруг – овсянка, сэр!
          ___

В стране единорогов их самих
живьём уже не встретить: оттого ли,
что корм не тот (по слухам только жмых
сухой они едят), не то в неволе
им не житьё; иль веры в них в обрез,
иль с девами какая катастрофа, –
они ушли в геральдику, как в лес,
и на монетах повернулись в профиль.

Попрятались в печати и гербы,
в приют латыни, в заросли девизов,
застыли там, поднявшись на дыбы,
тем самым словно нам бросая вызов:
Essemus!* Как найти теперь твой след,
животное нездешнего покроя,
где взять набор подсказок и примет
чтоб отыскать тебя, как Шлиман Трою?

Со временем всё раздаётся вширь.
Пропорции и мерки изменились,
как и ландшафты: там исчез пустырь,
здесь небоскрёб на месте рощи вылез.
И если зорко посмотреть с холма,
прищурившись, на городок в долине,
заметишь, что дубравы бахрома
обводит силуэт: он, странно длинен

и крепко сбит, лежит, срастясь с землёй,
домами, переулками; деревья –
смыкают кроны, вылепив листвой
громадину невиданного зверя.
Века прошли, как на спину он лёг
и спит с тех пор, в багульнике и вербе,
наставив в небо потемневший рог,
прикинувшийся шпилем старой церкви.
________________________
* Еssemus – мы были (лат.)

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Знаешь: случится.
Помнишь: настигнет.
Тягостно носишь подобно горбу
между лопаток незримую стигму,
тайную точку прицела на лбу.
Воздух прищурен.
Косым соглядатаем
ветер, притворно попутный, летит,
мягко толкает настойчивым дактилем
в спину, в затылок,
                       a пыли графит
путь невзначай отмечает пунктирами.
Влага испарины вдруг хомутом
шею сжимает, и чувствуешь сирым и
загнанно-сбившимся сердцем: ведом.

Думал: присмотрен.
Верил: избавлен.
К лучшему, к лучшему, врал назубок.
Выжить бы, выжать предчувствие травли,
скрытой погони... Но как поводок
дёргая пульс, пробегают запястьями
прикосновенья слепого чутья.
Страхами лижет тебя языкастыми
сумрак, предметы глумливо двоя.
Истово, с самозабвенностью нереста
множатся шорохи бледных ночниц,
пенятся ужасы,
               призвуки,
                          шелесты
перьев кошачьих,
               змеиных ресниц.