Автор - Маруся Волкова, Москва (Россия). 

Письмо на берег океана

А у тебя ведь тоже тихо этим утром?
Стекает с подоконника рассвет,
и роз вчерашних сказочный букет
расцвечивает неба облик мутный?
Нет, знаю: океан царит в округе,
бьет мерно в уши, гладит против ше
рсти всех, и "по", на вираже
даст фору зазевавшейся фелюге.
Непревзойденной синей родословной,
тысячелетним росчерком пера
решает, нам пора иль не пора,
и ожиданье делает условным.

А что у нас? "в деревне все Вам скучно",
ни волн, ни пены, разве что в пивных
раздастся свежий океанский рык
с тем пивом согласованных трезвучий.
Я рада, что тебе там интересно,
щекочет пятки утренний прилив,
мне тоже слышно, как сырой мотив
рождает пена, пузырьками треснув.

И медлю я перевернуть страницу,
как будто исчезают все слова
от этого движения, едва,
едва коснувшись кончиков ресниц.
И голос мой почти неуловим,
а остаюсь я с теми, кто не славен,
кто так же может выдохнуть стихами,
и так же претерпели от любви.

В Сергиевой Лавре

Вот колокол, да, колокол литой;
о нет, не грянул, даже не раздался;
вечерний воздух попросту сгустился
в печальный звук, и купол золотой,
истратив на себя кусок пространства,
в сегодняшнем закате растворился.
Подошвой мягкой поглощают звук,
похожи на полет летучей мыши,
монахи в черных мантиях спешат;
им ведомы секреты всех наук;
диагональ двора; исчезнут в нишах,
оставив смертных недоумевать.
Воронья стая криком обличит
тысячелетний памятливый прах;
наевшись яблок розово-зеленых,
вот-вот заденут крыльями зенит,
вечернюю звезду согнать хотят
в седую мглу обратно с небосклона.
Намешан запах ладана и роз,
так сладок воздух, сложены ладони;
здесь служба монотонностью роднит
с теченьем лет. И хочется всерьез
остаться изваянием беленым
с мерцанием, запрятанным внутри.

Повод

Не помню: то ли чище, то ль синей, –
как утро, – утро заливало окна,
от проезжающих машин звенели стекла,
отбойники от наглых голубей
прогнулись и грозили оторваться;
я ставлю молоко; минут пятнадцать
до выхода, и надо поспешить;
вдруг пальцы, как шальные малыши,
сплелись и выпустили; и на стол,
смирив во рту ругательства бессилье,
льет лужей безнадежной молоко,
как у Тарковского в последнем фильме.
Я помню зал и ветхую парчу,
пять зрителей в ряду, а может восемь,
мелодия, и молодой Янковский
через пустой бассейн несет свечу.
Зачем так непросчитанно снимал
про мусор, свет и капающий дождик?
Дышать, как он расставил наши вздохи,
зачем еще? Да он и сам не знал.
Париж, где смерть – чета другим смертям,
и Растропович со виолончелью
играет Баха на крутых ступеньках
у храма, замирая и скорбя.
Как просто вычисляли мы пределы
границ людских, – кто свой, а кто чужой:
"Тарковского смотрели? – Да, смотрели.
Понравилось? – Конечно"; значит, свой.
Да здравствует нечаянный успех,
спонтанность, возведенная в спонтанность,
и благодарность, да, и благодарность.
И плач и смех, и снова плач и смех.
Так, три десятилетия спустя,
серьезные, решаем "или-или",
а молоко пролито, как учили;
культурный код никто не отменял.







































Сделать это можно:

- путем перечисления средств

на карту VISA Сбербанка РФ
номер карты: 4276 3801 8778 3381
на имя: ГУНЬКОВСКИЙ АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ

Узнать подробнее можно - здесь