Новогодняя

20 и 20:
Цифры двоятся.
Что надвигается?
Не ба-ба-бояться,
Ве-веселиться -
Что ж не поётся?

Снег не сверкает,
Нефть иссякает,
Не воротиться,
Не защититься,
Скоро начнётся.

Год Синей Крысы?
Толстой и лысой?
- Крыса, колися:
АпокалИпсис?
- Акапулькопсис.
А пока - п..здить.
После помрём все:
Волки и овцы,
Кошки и крысы,
Ты-то и вовсе.

Милый мой Ватсон:
20 на 20 -
Острое зрение.
Луч озаренья.
Час созреванья.
Рано сдаваться!
Раны болят все?
Будешь смеяться
От осознанья
и просветленья:
Лучше, чем тленье.

Цифры по кругу -
Не поддаваться.
Жаться друг к другу
Не по фейсбуку.
20 и 20 -
Держаться,
Держаться.

Милая, руку.

Московская прогулочная

Интересно: живёшь, не вылазя, в Москве -
так видел бы её знамо где.

А опять окажусь неизвестно где -
так хочется пройти по Москве.

Неважно - какой сезон, район,
и каких времён.

Лучше, конечно, не в центре, а чтоб
среди труб и хрущоб,

где в каждом жёлтом невзрачном окне
мир мерещился мне;

где папа, чуть только замёрзнет склон,
под попу мне ладил картон.

А как сквозь лёд ручьи потекли -
я гнал взапускИ корабли

и после тёплых летних дождей
спасал дождевых червей.

Так вот, когда по Москве пройду -
неважно в каком году:

в детстве ли, рдеющем кумачом,
с райкиным Горбачём,

в лихие ли годы, где могут стрельнуть,
при позднем Путине -

путь
всё же начну, где моя Москва -
те, мои места.

Первым делом, как с давних пор -
в Серебряный Бор,

где раньше был наш убитый до дыр
копеечный тир.

Потом по Москве-реке прошвырнусь
через гулаговский шлюз.

Стырю граненый стакан у метро
из автомата ситро,

а выпив (конечно, «Агдам») волю дам
троллейбусным проводам,

чьих разноголосых симфоний строй
завоет над головой.

Потому, не иначе, что мы москвичи,
и кричи не кричи,

что Питер изячнее, там, итэпэ -
нам надо пропасть в толпе.

Где всегда ты свой и всегда ничей -
в лица смотреть москвичей:

ботАнов, бандитов и ГИБДД,
бабусек, детей итэдэ.

А после, в метро поглазев на мамзель,
можно, скажем, в музей.

Хоть в зоо-: меня там пугал с юных лет
мамонтиный скелет.

И в этих занятьях нехитрых etcEtera
добраться до центра.

Встать на Большой Москворецкий мост
или Кузнецкий Мост,

просто стоять, и вдыхать бензин
и запах метрорезин,

и от дурацких звуков мосссс-квааааа
иссякнут слова.

Иконы

Мне в папиной комнате спать постелили,
где с полок и стен строго смотрят святые,
но только стемнело в проеме оконном,
как стали тихонько скрипеть те иконы.
Бродил среди ночи, искал, в чем причина -
товарищи, что еще за чертовщина?
Крестился, молился, считал прегрешенья -
а утром увидел следы их движенья,
и каждая из лакированных досок
висела на стенке и криво, и косо.

Я все до одной аккуратно поправил,
я окна от ветра покрепче задраил,
я каждой читал «Отче наш» по два раза,
но новая ночь - и кошмар повторялся.
Опять образа всё плясали и пели,
и я, до рассвета дожив еле-еле,
шептал им: вы что, мы же с детства знакомы,
ребята, я свой, успокойтесь, иконы.
Под ликами маленький я просыпался -
скорбящей Казанской, сурового Спаса;
меня вы встречали из сада и школы,
что нужно теперь от меня вам, иконы?
Скажите ясней и уймитесь вы, либо
я спячу от этого тихого скрипа.

И впрямь - ну за что мне дана кара эта?
Я вас проверял на предмет короеда,
вас отремонтировал мастер что надо -
сам словно с иконы старик-реставратор;
я краски вернул вам, что твой Солоухин...
Но были иконы к словам моим глухи.
Быть может, неверной моей верой в Бога
заставил висеть я вас так кособоко?
А может быть, эти печальные ахи -
отцу, что вас спас от печи да от плахи?
Ну, или вообще это всё показалось?

Большая беда, между тем, приближалась.
Отчетливы крики, протянуты руки,
но мы были тоже и слепы, и глухи
к тому,что талдычило нам мирозданье
(тут я бы сказал, кабы знал, из Писанья).

И вот я Босфор день за днём наблюдаю,
лениво о знаках судьбы рассуждаю.
В промозглой Москве, равнодушно спокойны,
теперь-то, наверно, утихли иконы.