* * *

Каждые три или четыре дня
в мрачном вымороженном гнезде
рождается новый огнеупорный птенец

каждые семь ночей
собирается русалочий трепетный хор
в изумрудных морщинах русел
иссохших рек

и неумолимые кроткие мотыльки
со стальными прозрачными крыльями
дважды в месяц садятся в центр паутины

к новой луне и на полнолуние

полуголые девицы поминают жемчуга скорлупы
цыплята учатся выплывать в одиночку
пауки хватают лапами неразменный воздух

а бабочки — крылышками:
дрын-дын-дын дын-дын дын-дын...

ррр-рр-р-йехх-хууу! —

мир который не стоит и одной их ресницы
бесценен неповторим и единоутробен

закупорен в формалине.

* * *

Прикоснись ко мне
моя смерть

мне тебя не хватает среди живых

голод ли ты вожделение
небольшой ли врожденный порок правого желудочка
или сдавленный выдох в детской кровати

кто создал тебя? —

назвал такой чёрно-белой худой
сухой с острым криком не изо рта — отовсюду
раскрытого жирной смолой орхидеи
в черной короне искр над жёсткими прядями
в простой небрежно выношенной одежде
в угольных пятнах пуговиц

прикоснись ко мне своим клекотом
ты можешь теперь сказать что ты — насекомая птица
на ломких лапках в лиловом песке
над обрывом речки-слюдянки

тонко и цепко возьми мою руку

растворяясь в близости проговори
всю сыпучую дрожь мою
над изголовьем призрака песен и сумерек страсти
в соломе моих человечьих отростков бешенства
из мертвого кратера чувств

с катетером в левом предплечье —

кем бы ты ни была
коснись почерневших кончиков пальцев
не распустившихся перьями

горстью ладана своего

кистью запаха.

Ода пустому холсту

Я хочу говорить о том
что твои ребра прошитые жесткими скобами
их прямоугольные перекрестья
были когда-то ветвями

ни спила не воображавшими ни излома
но израстая глубокие раны коры
они исподволь нехотя держали небо —
цветом своим увяданием
молчаливой решеткой рычащей зимы
и летним томлением теплого шелеста

я хочу говорить о том
что свитые в нити ржаные лохмотья
были когда-то упрямой травой

без вызова смело надежно
впитавшей терпкую грязь в свои стебли
и навсегда сохранившей выдох и вдох
даже в твоем мануфактурном преображении

я хочу говорить о том
что застывший прилипчивый грунт —
это камень истертый в молочную пыль
мерно безвременно ровно

говорить что снегом полей натянутая мембрана
на двух парах полозьев
становится нежной кожей
для черных шрамов наброска

что дышать под угольным хлыстом воображения
можно лишь до заката
пока длится свет которым
набухает лиловая тень

и снова навечно сооружается
панцирь оттенков всех дозволенных тонов
в имитации светотени на стена́х нашей башни

но — ни слова пока
ведь канва означает границу
ведь холст также жив как иссеченный куст

теперь — лишь пустое пространство
поле белесое для отражений для нор

сейчас — восхищение первородностью дрожи
твоего гефсиманского вдохновения
до нити
до последней густой напряженной морщины
что упадет в тебя с мертвой щетины хвоста:

каждая капля белил
каждый мазок киновари
каждый изгиб ультрамарина и охры —

это история
будущих трещин
по телу прекрасного призрака.