* * *

Живешь, пространство смотрит сквозь тебя.
Такие отношения все чаще.
И ты, в глазах у времени рябя,
какой-то для него ненастоящий.
В тебя не верит время, оттого
ты будто снишься, грезишься в тумане,
гвоздем запечатлен как существо
на плоскости стекла, но несохр'анен.
Обманываться поздно, возраст мстит,
как кофе не сменяй зеленым чаем.
В тебе твое предсмертие гостит.
Ты слаб хотя бы тем, что ты случаен.

Из оставшегося

... подвальная часть строения, а, по документам, цоколь,
не худшее место дожития для того, кто сто лет не брился,
кто словом томился, нырял в его воду, аки озерный окунь,
работал жабрами, плавниками, но ничего не добился.

Теперь не окунь, червяк почти, не зря же к земле приближен.
Холодным сознанием черпаешь то, что слышится из-под небес.
И это вполне символично - этажно быть низких ниже,
здесь четче речь переходит в молчание, пока совсем не исчез.

Врывается вонь подгоревшей каши, соседи - такие соседи.
Откроешь окно с бесконечным вздохом, дотянешься ли до весны.
Но сердце стареет быстрей обоняния, а значит не запах вреден,
а, отклик, сжимающий опыт до факта, что лучшие дни не важны.

* * *

Время кормит дремоту забвения, память
хлебным мякишем разминая в горсти.
Заплутавший сновидец ледяными губами
кому-то незримому шепчет «прости».

Шепчет, рассыпанный на фрагменты,
цепляясь за это «прости», как за смысл,
изнутри личной бездны, где тают предметы,
а мир удушающе-углекисл.

Двери не заперты, разум в потемках,
некого, незачем сторожить...
В лужице плесени блюдце котенка,
щемящий признак привычки жить.