О подборках 7, 11, 244, 324


В этот раз поговорим о приглянувшихся Доктору двух именных подборках и о двух анонимных, выбранных для пристального изучения мной, Петрой. Кстати, уже можно говорить о тенденциях в нашем обозревательском тандеме: Доктора по большей части тянет на именные женские, а меня – на анонимные мужские (предположительно). Доктора – на стихи о любви и эросе, а меня – на стихи о катастрофе и пандемии. По-моему, мы идеально дополняем друг друга!

Подборки, о которых хочется говорить...

Итак, вторая четвёрка в номинации «Подборки, о которых хочется говорить...».

Выбор Доктора:

7. «Суп варила». Автор - Елена Наильевна

11. «Улыбка без кота». Автор - Виктория Качур

Выбор Петры Калугиной:

244. «Духоплавание»

324. «Гнев зимы»

Внимание!
Имена авторов анонимных конкурсных произведений будут оглашены в Итоговом протоколе конкурса 6 июня 2020 года в 23:59 по Москве.



244. «Духоплавание»

Петра Калугина:

Ну что, вот еще одна прекрасная подборка – и снова о короновирусе! Ведь «самодельная чума» – это он? Угадала? Хорошо спрятался, притаился в чёртовом «узелке»-кистене, но у меня глаз намётанный, я вычислила... /шутка, если что/

Теперь серьёзно.

Автор с первых строк погружает (точнее даже сказать – опрокидывает) нас в некое насекомо-бесовское иномирье, путая все карты восприятия и смещая пропорции: гигантский всадник над маленьким, плоским, «нижним» муравьиным ландшафтиком.

Над лабиринтом жучьих нор
И муравьиных орд,
Скачи, солдат, во весь опор,
Пока не сцапал чёрт.

Сам всадник – фигура туманная, собирательная. Укрытая плащом. Это и «ездок запоздалый» из баллады Жуковского, и «солдат» из народных сказок о солдате и чёрте, солдате и ведьме, солдате и нечистой силе. Это и – шире – персонаж любого произведения, в каком угодно жанре, – о преследовании человека нечистью. Тьмой.

Писанная короткой строкой, яростно-динамичная, бессюжетная «баллада». Баллада ситуации. Мы не знаем, кто и откуда скачет, почему «чёрту» вздумалось догонять ездока, окликать, искушать призывами обернуться. Всё это остается за рамками. Собственно сюжета здесь нет, равно как и «сына молодого», которым мог бы прельститься хищный дух-преследователь. А есть только одно: смазанный промельк движения, контур летящего бешеным галопом всадника – и нечто, следующее за ним по пятам.

А мне как читателю этот сюжет и не нужен. Было бы скучно в тысячный раз узнавать, что, зачем и почему. Гораздо важнее для меня – нарастающая сложная эмоция, этакий гибрид страха и торжества, тревоги и дерзкого ликования, что-то вроде: «Врёшь – не возьмёшь!»
Автор донёс эту эмоцию в чистейшем виде; отодвинул на второй план всю потенциально возможную конкретику, превратив ее в мелконасекомчатый орнамент фона, оставил лишь голые символы (Человек и Оно), не столько «изобразив», сколько пронеся их перед нашими глазами в ускоренном темпе короткой строки.

Единственное, что в стихотворении выглядит банальным и как бы прокрутившимся вхолостую, необязательным, это «свет в конце туннеля», явленный в последних строчках. Ну разумеется, будет какой-то свет в конце, это все знают, можно было не повторять и отдать это козырное место – концовку – под что-то действительно интересное.

Второй текст – тоже с бесовщинкой. На этот раз бесовщинка – не размашистый грозный образ преследователя, а нечто рукотворное, искусно-техническое, вроде городка в табакерке. А точнее – в ткацком станке. Обитающий здесь старомодный, элегантно принаряженный бес – сила дружественная, чичероне героя. Однако ведет он себя не по-чичеронски: дремлет и ждет.

всё гадает – когда же
запоет наконец
перепачканный сажей
пересмешник-скворец

Скворец-трубочист – это как бы перевёртыш кричащего на рассвете петуха? Да? Петух провозглашает наступление дня; инфернальный скворец, стало быть, – приход ночи. Ночи – не как времени суток, а символической ночи, ночи как анти-света, тьмы. Дремлющий бес ждет уже очень долго – оттого и интонации такие грустные, с нотками меланхолии:

но сады безголосны
и дороги пусты,
лишь беззвучные кросна
ткут ночами цветы

«Ночами» – в безобидном смысле, не в эсхатологическом. Во тьме – да не в той, о которой мечтает бес в своей уютной камерной вечности.

А может, это не бес мечтает – может, это герой провидит, сновидит, грезит – паря духом над проступающими очертаниями, стежками изнанки, перевёртышем ткани реальности. Недаром подборка так названа – «Духоплавание». Навигация духа в слоистой взвеси собственных состояний, высматривание «границ». Вглядывание в то, как

сквозь дымы-миткали
проступают границы
незнакомой земли.

Если в первом стихе – рывок от жутковатого неизвестного, во втором – попытка слиться с ним в симбиозе и воспарить над реальностью, то третье для меня звучит скорее как экологическая страшилка, нежели чем красивая метафора чего бы то ни было. Впрочем, я с удовольствием разобрала бы и его, но – ограничена форматом. Может, напарник что-нибудь добавит.

Доктор:

«Мир, несколько раз за век, взрывается Апокалипсисом. Из моря выходят чудовища, звезда Полынь опрокидывается в реки, превращая воду в кровь, ангел трубит в трубу над пепелищами. Лишь загадочные Врата сумеют спасти живых, чтобы люди могли после катастрофы отстроить жизнь заново – если, конечно, успеют войти в эти Врата. Мир привык, потому что привыкают ко всему».
«Армагед-дом» – Марина и Сергей Дяченко.

смотрит глубина глухонемая,
как левиафановы стада
посуху ползут, не понимая
что уже закончилась вода,

рвутся прочь на берег из прилива,
давятся гранитной шелухой,
уплывают – грузно, молчаливо –
отмелью горячей и сухой,

и, уже невидимые, кручей
воздуха отвесного пройдя,
ходят, как недоеные тучи,
полные тревоги и дождя.

через линзу, мутную от жажды,
пыли и налипшего песка,
толком не рассмотришь, кто однажды
позовёт и нас издалека –

прорывая сеть авиалиний,
не страшась чумы и остроги,
штурмовать высокий берег синий
смыслу и природе вопреки?

На мой взгляд, роман талантливых русскоязычных писателей и стихотворение «Плывут» – из одного вещества созданы и состоят. Это произведения о духе, метаниях души, преодолении.

Объяснять что-либо подробно, разбирать композицию или образность – не имеет смысла ни ради тех, кто понял, разобрался,
прочувствовал стихотворение, и уж тем более, ни ради тех, мимо которых оно прошло, не зацепив.
Просто посоветую тем, кто роман не читал: почитайте.

Вообще, разбирать такие вещи, как «Духоплавание» – занятие неблагодарное. Ты, вроде, понимаешь, о чем они и как устроены, работают, но взяться описывать их в прозе – это априори то же, что и принижать, овеществлять и низводить до обывательского уровня саму идею поэзии.

Обозреватель рискует превратиться в завоевателя-Кортеса, вступающего сапогом на девственную почву иной цивилизации:

...и до самой денницы
сквозь дымы-миткали
проступают границы
незнакомой земли

Доктор абсолютно не желает себе такой участи, посему – лишь отметит отточенность слога, сравнимую с остротой стальной бритвы, и изысканный минимализм образов, который даст фору философскому «лезвию Оккама».

С другой стороны, такое – «идеально острое существо» – ввергает меня в некоторое замешательство при желании сблизиться и рассмотреть эти бриллианты пристальней.

Холодные они.

Это предметы коллекционные. Имеющие, кажется, единственное предназначение – украшать частную коллекцию, а не отогревать сердца страждущих.

Ты не можешь, не хочешь, боишься разобраться – что перед тобой: дорога в Рай или путь в мир атомарных структур и квантовых формул.

Доктор отдает должное высокой технике и способности к выращиванию искусственных алмазов, представленным в данной
подборке, но оставляет за собой право на собственную душу, каким бы соблазнительным ни казалось предложение современного Мефистофеля:

в мире тихо и славно.
середина поста.
и ворота, и ставни
замыкают уста.
в сюртуке и пластроне,
под зелёный шартрез
дремлет мой чичероне –
то ли друг, то ли бес.



11. «Улыбка без кота». Автор - Виктория Качур

Доктор:

Почему взялся писать именно об этой подборке? Да потому, что это один из немногих авторов, все стихи которого Доктор считает, для себя, обязательными к прочтению.

Визитная карточка лучших стихов Виктории – это смелые, неординарные рифмы и удивительная способность найти, увидеть и показать старую, классическую историю – с неожиданного ракурса или с позиции героя, несколько более альтернативной, чем принято в этих историях.

К большому для себя сожалению, Доктор не нашел ничего поражающего воображение в первом стихотворении: «лестница якобы».

Не знаю, с чем это связано, – может быть с тем, что автор мало знаком с произведениями Балтии в полном объёме? Но выбор антуража и истории – явно неудачный. Ведь совершенно недавно случилось стихотворение Юлии Долгановских.

И эти два стихотворения – Виктории и Юлии – видятся совершенно перекликающимися. Они навевают одни и те же мысли. Они ставят одни и те же вопросы перед читающим. Они сеют одни и те же сомнения в души и головы, хоть и выглядят совершенно по-разному. Да и сам миф о Лестнице Иакова – не лучший, не свежий, и слишком часто эксплуатируемый экземпляр в длинной череде мифических скелетов.

Но, видимо, это Доктор предъявил слишком большие требования. На самом деле – стихотворение добротное, если абстрагироваться и посмотреть на содержание и исполнение. Вот, правда, новых, неожиданных мини-открытий для Доктора не случилось.

небосвод – размалёванный краской ветхий картон,
посредине дырка, словно кошачий лаз.
в вышине звезда улыбается спелым ртом,
но улыбка её никогда не коснётся глаз

Следующее произведение – «Блюз чеширского кота».

И вот тут уже все намного интереснее.

Автор, пользуясь произведением Льюиса Кэрролла как опорой, расширяет пространство «кроличьей норы» – пространство абсурда и фантасмагории – до грандиозных масштабов, до вселенских величин, что выглядит весьма актуально, если жить в определенной стране, в определенной время.

Но можно взглянуть на это расширение и со стороны микромира – со стороны межличностных отношений, даже меж близкими людьми.
Театр начинается с вешалки – поговаривают почитатели Станиславского. «Свидание начинается с костюма и грима», – скажет умудренный опытом Доктор. И добавит: «А заканчивается – занавесом, символизирующим улыбку чеширского кота в театральной постановке под название «Жизнь».

смешно считать, что головы выше задниц,
что наша судьба в наших лапах или руках.
кто так решил, тот глуп, как мартовский заяц –
неясно одно: почему же, собственно, «как».
откроет рот и чушь непременно ляпнет,
слова есть ложь, от них помогает кляп.
кто так решил, безумен, как будто шляпник,
одной голове не нужен десяток шляп.
легко привыкнуть, если в мозгах зараза,
то розы красить, то обрыблять водоём.
мы все не в своём уме. понимаешь, браза,
мы все не те, за кого себя выдаём.
стоят часы, и март не сменится маем,
всё тот же день, всё так же, часу в шестом,
мы все не те, за кого себя принимаем,
одна улыбка реет в небе пустом.

Вообще – вся подборка составлена и названа очень грамотно. Это именно подборка, как длинный разговор о вещах метафизических, которые ни грубо пощупать, ни ласково пощекотать.

Очень символично в этом плане третье стихотворение, доводящее происходящий абсурд до неприемлемого, в «приличном обществе», градуса напряжения, приравниваемого к обсценной лексике. А ведь казалось бы – автор просто попытался выразить стихами коронную реплику Воланда: «Простите, не поверю. Рукописи не горят».

«Непечатное»

на десяток слов пару-тройку ввернёт обсценных
и торгуется, как на рынке, в универмаге –
не просите его что-нибудь почитать со сцены
и стихов его не печатайте на бумаге.
ни к чему писать мемуары об этом хаме,
диссертации и эссе сочинять негоже,
вряд ли стоит его стихи называть стихами -
с ними нужно жить. их нужно чувствовать кожей.
да, он пьяница, нимфоман, буян и задира,
десять полных собраний сменяет на поллитровку.
разрисуйте его стихами стены сортира,
на заборах пишите. сделайте татуировку

Именно в таких стихах проявляется настоящая Виктория Качур. В стихах – полных видимых и мнимых противоречий. В стихах, заставляющих холодеть сердца пуритан, при виде рифмы со словом «сортир». В произведениях, доводящих до абсурда привычные вещи и истории, тем самым раскрывая их бесконечный внутренний потенциал. Именно такой «мир наизнанку» прельщает Доктора своей неакадемичностью, чувственностью и энергией.

Петра Калугина:

Честно говоря, мне эта подборка, что называется, ни сердцу, ни уму. Первое – про звезду в смысле «селебрити», со спелым ртом и холодными глазами, и про бедного-больного-старого-усталого Якова, карабкающегося к этой звезде (на кой она ему, такому старому и усталому? – напрашивается вопрос). Сам текст, его организация, подогнанность слов друг к другу – оставляет странное ощущение наждака, какой-то металлической стружки, пристывшей к поверхности. Это фирменный стиль Виктории, но это еще и палка о двух концах: иногда написанное в нем – очень хорошо, продирает именно что наждаком по живому. А иногда – это просто грубо царапает слух, без бонуса в виде вещества поэзии.

В данном случае – увы, именно царапает.

Особенно это проявилось для меня во втором тексте. Он состоит из коротких, как бы обрубленных сентенций, которые лир.героиня скупо цедит сквозь сжатые губы. Эти сентенции самоочевидны и плоско-жЫзненны, и эта их содержательная деревянность – прячется за картинкой льюисовской абсурдо-сказочности. Заимствует ее для своих целей, которые мне как читателю не понятны.

Наша судьба – не в наших руках. Слова есть ложь (ну да, еще Тютчев это заметил). Мы все не в своем уме. Мы все – не те, за кого себя выдаем. (Ну да, «Игры, в которые играют люди», социальные маски, личины и прочая.) Мы все – не те, за кото себя принимаем. Тоже верно.

И вот к чему, к какой, с позволения сказать, максиме, приходит автор в итоге:

стоят часы, и март не сменится маем,
всё тот же день, всё так же, часу в шестом,
мы все не те, за кого себя принимаем,
одна улыбка реет в небе пустом.

Что-что? – хочется озадаченно переспросить. В шестом часу мы не те, кого себя принимаем? А в полседьмого? А в девять двадцать?

Третий текст... Честно пыталась выискать, где там – по определению Доктора – бесконечный внутренний потенциал или хотя бы «мир наизнанку»? По мне, так это одна из многочисленных вариаций на тему «вечно молодой, вечно пьяный», с усилением маргинально-богемного колорита, но с очень скудной художественно-смысловой составляющей.

Снова Доктор:

О первом стихотворении. Если судить по эпиграфу – покажется, что это о неком престарелом воздыхателе, посвятившем вторую половину жизни обожанию Звезды. В настоящей истории – Бродский посвятил это произведение известной пианистке Е.И.Леонской, по словам которой – она оказалась одной из последних из числа друзей, видевших его живым.

Не будем углубляться в тему, насколько близкой была эта «дружба», но дамочка была, по всей видимости, та еще «звезда», если принять за правду приписываемые ей слова: «Я всегда себя чувствую комфортно. Я комфортна в самой себе, мне с собою вполне комфортно».

И случись стихотворение Виктории Качур о банальной интрижке, мало кому интересной, не будь у людей известные имена, – это была бы тогда уже не Качур.

Произведение живет двойной жизнью. Вторая его ипостась – это непростые вопросы к людям верующим, фанатикам и официальным адептам, возведенным в церковный сан. Не к нарисованному ли небосклону они возводят очи? Стоит ли Париж мессы?

Прямого ответа стихотворение, конечно, не дает. Оно оставляет надежду Якову – дырку «кошачьего лаза» в рисованном небосклоне, из которой исходит свет настоящей(?) Звезды. В силу авторской воли, Якову, в отличие от Буратино, – не дана возможность проверить: есть ли за нарисованным очагом Волшебная страна.



324. «Гнев зимы»

Петра Калугина:

Подборка с первого же прочтения заворожила, и вот сейчас пора разобраться – чем.

Заглавный текст, «Благоденствие в малом», хрупкий и ажурный, как снежинка, и строение у него экзотическое, причудливое: я определила бы эту форму как верлибрствующий цикл хокку. Хотя понятно, что эти малые кусочки текста, собранные в одну низку, – не хокку и не хайку в привычном и строгом смысле. Это, в лучшем случае, псевдохокку и псевдохайку (а есть и такое в русскоязычном секторе поэзии).

Как их ни назови, все они необыкновенно прекрасны, эти кусочки (снежинки-бусины), каждая по отдельности и уж тем более все в целом. Вот эти три мне больше всего понравились:

собака
равновелика лаю
затопит весь мир и потонет сама, захлебнувшись
собственным эхом
за стеклянными дверьми
гранат лепестки роняет, ярко-оранжевые, словно одежды
буддийского монаха
в полночь стихает ветер
смолкает собака
и слышно
как со всех городских шелковиц
падают перезревшие ягоды
и разбиваются вдребезги

Можно заметить, что «низка» закольцована, как бы застёгнута ожерельем на чёрно-бархатном выставочном бюсте: в ней повторяются шелковица и собака, ветер и рассвет/закат. Но эта закольцованность, продуманная выстроенность образов вовсе не мешает воспринимать эти стихи как что-то в хорошем смысле безыскусное, спонтанно родившееся, не привязанное к задаче создать «изящное поэтическое высказывание».

Во втором – антиутопическая фантазия о жизни города без людей. Город пуст – но парадоксальным образом обитаем: люди, покинувшие его улицы, парки, торговые центры, кафе и театры, на самом деле не ушли, а покинули его «внутрь», втянулись в микропоры своих жилищ. Город пуст и полон одновременно. Закупорен, как больные лёгкие.

дороги что сливные канавы —
пологи, пусты и безвидны
там и тут, как хозяйки, крикливые скачут сороки —
словно маски, мелькают по веткам их белые брюшки

Завладевшие городом сороки-маски патрулируют уже не только улицы – уже и сны обывателя-изолянта. И обыватель невротически вздрагивает во сне: респиратор! надел ли я респиратор?!

Кино в стиле «Я – Легенда» с Уиллом Смитом. Очень и очень в духе происходящего, особенно если в нем, в происходящем, пытаться увидеть своеобразную извращённую, «кошмарную» красоту.

Третий текст тоже про красоту. Ускользающую, невыносимую, «по-американски», хотя ничего типично американского в этом «ступоре созерцания красоты» – нет и не было никогда; это универсальный, общечеловеческий ступор.

Герой открыт этой красоте – открыт в буквальном смысле, «без респиратора». Стоит и впитывает. Как космонавт, потрясённый каким-нибудь невероятным инопланетным пейзажем и стащивший с головы скафандр, забыв, что это для него губительно.

В этом смысле мне очень понравился выбранный автором способ разбивки – оголённое, придыхательное «и» между строчками. Такое «и», как в сцене с уроком музыки в фильме «Электроник», только здесь, в отличие от кино, не возникает желания сказать: «Не надо – и!» Здесь «и» очень даже надо, оно здесь функционально значимая часть композиции.

..так роза на промозглом пустыре
перерождается в шиповник и дичает
так город отбивается от рук
и
разбегается на сотни перекрёстков
микрорайонов, улиц, площадей
..
вокруг, шиповник, снегопад, пустырь
и
каждый за себя на этом фронте
..
стоят поодаль, курят мужики
до подбородка сдвинув респиратор —
но никому не пожимают рук
и
сигаретами никто не угощает —
теперь они у каждого свои

И – коль уж мы обратились к миру кино, нельзя не припомнить здесь культовый фильм по роману Стругацких, потому что герой этих стихотворений – сталкер по психотипу. Сталкер красоты запустения. Некро-урбо-романтик, скитающийся по зарослям «переродившихся в шиповник роз» на задворках какого-нибудь старенького ДК.

Кстати, третий текст тоже закольцован – розами. И эта приверженность одному приёму могла бы показаться слегка навязчивой, если бы не выглядела такой ми-и-илой.

Розумирую: пронзительные, нежные, шипастые стихи на длинных и тонких стеблях. Хорошо, что они есть!

Доктор:

Когда видишь на какой-нибудь акции множество людей, несущих Pride flag, надобно понимать, что добрая половина из них – данники моды, не способные противостоять иллюзии массового психоза.

Так у Доктора возникает подозрение, что некоторые верлибры, оказавшиеся в лонге, обязаны своим существованием там исключительно модному поветрию, охватившему членов отборочной комиссии.

Вот смотрю я, простой русский мужик, на эти строки и ломаю голову: почему они не могут быть написаны в классической традиции?

клякса
перезревшей шелковицы на асфальте —
ночь
собака
равновелика лаю
затопит весь мир и потонет сама, захлебнувшись
собственным эхом
на рассвете полоска ветра
раздувает горизонт
за горизонт и налево
мимо соседних домов

Мало того, что ничего мега-супер-пупер-интересного они не представляют в плане образности и метафоричности, так они лишены еще и ритма – неотъемлемой части магии стиха.

Доктор искренне принимает, понимает и восхищается образностью Близнюка, метафоры и авторские неологизмы которого никакими средствами не втиснешь в прокрустово ложе размера. Но такие вот – простенькие напевы – что они делают в лонге?

Чем они удостоились, кроме неумения или нежелания стать классическими стихами?

Какой великий смысл заложен (если вообще заложен), в понятие «надсмертные ветры»?

Второй текст вообще пестрит надуманностями, как сценический костюм Верки Сердючки блёстками, становясь нечитаемым. Токсичным, как кривые переводы китайских инструкций к бытовой технике:

после нас остановится время, число и страданье
будет небо ходить босиком, не боясь уколоться
станет чистой больная вода
и небесное сердце забудет
разбивать себя ежевечерне в немые немытые стёкла городской пустоты —
министерств, магазинов, отелей..
..в ночь обещаны снег
и покой, и пора возвращаться

Такое ощущение, что Филипп Филиппович Преображенский сделал две операции, а Булгаков описал лишь последствия одной. И сейчас самка Шарикова – бродит неузнанная средь поэтических элит и норовит вставить своё «абырвалг» в любое мало-мальски подходящее творение. Доктору очень жаль, что и эти тексты – явно пострадали от действий несносного существа.

Третий текст – совершенно конъюнктурен. Наполнен несвежей поэтической водой, ради объемности:

цветёт сирень, тюльпаны, абрикос, магнолия
у лавки сигаретной рабочие крушат стекло витрин
метут осколки — улица сверкает —
как будто лёд, алмазы, снегопад

А пластмассовые, весело раскрашенные цветочки придают этому набору вид прислоненной (как табличка у подножия пальмы в ботаническом саду) к одиноко торчащим воротам вывески: «Погребальная контора "Милости просим"».

на волглом полуголом пустыре
садовник пересаживает розы —
теснятся перекрёстки и дома
глядят, как ивы косы распускают..
..наступит май и розы зацветут.

Спи покойно, дорогая поэзия...



7. «Суп варила». Автор - Елена Наильевна

Доктор:

Клянусь памятью моей неизвестной мамы – безымянного биохимика из секретной лаборатории, которая из принципиальных соображений оплодотворила мою яйцеклетку в условиях пробирки: гиперактивный автор выпекает свои творения со скоростью и запахом жареных пирожков на вокзале.

Доктор (подозреваю, как и большинство репродуктивных мужчин на портале) благоволит к данной творческой личности, но имеет ряд вопросов, на которые, впрочем, не смеет требовать ответы.

На мой взгляд, в произведениях начинают проскакивать не только повторы мыслей, интонаций и, слава богу, что не образов из собственных сочинений, но и идеи уже апробированные другими, благо о прямом плагиате речь, конечно, не идет: ибо эти идеи и темы витают в насыщенной феромонами женской обывательской поэзии.

В первом стихотворении подборки это стало особенно заметно. Если мне память не изменят, то котлеты уже на Балтии жарили. Теперь вот – суп, хотя и выглядит красиво, местами.

И в желтоватом слое жира,
лимоном спрыснутом с лихвой,
лаврушка медленно кружила,
как ястреб над большой травой.

Если говорить начистоту, то Доктор, порывшись в закромах стихи.лв, не говоря уже о всяких стихирах и фейсбуках, мог бы привести примеры, от которых не только лаврушка, но и ястреб бы покраснел, смутившись общей стилистической и смысловой направленности.

И по большому счету – первое стихотворение провисает в середине, пустое для интеллекта и лишено даже попытки эмоционально привязать читателя к происходящему.

Тщательное старание внедрить в текст вкусный изюм образов, таких, например, как в недавнем прошлом поэта:

Дыма седая просинь.
Неба ночной винил.
Ты же меня не бросил.
Ты меня уронил

– приводит к мертворожденному и натужному, семимильными шагами идущему к пошлости:

пинали дети мяч дырявый,
визжала где-то дрель чумно,
коты сбегались за халявой
Оксане Львовне под окно.

Второе стихотворение – сборник противоречий и неисполненных обещаний. Если в первой строфе мы видим элемент полной неожиданности для читателя и по-настоящему завораживающей интриги в игре парадоксальных переходов кадра:

ничего не надо обещать
ничего не надо упрощать
есть как есть, и нечего в итоге
ниткою в иголочку продеть
на мои белеющие ноги
приходи под утро поглядеть

– то последующие катаклизмы «прямых углов», «ажурных заколок», вездесущих ныне «котиков-тян» и стереотипных «свежих» цветов (они же: нежные, небрежные, синие, розовые, белые ect.) – приносят только пустоту разочарования:

как они лежат, и угол прям
шторы плотны, воздух в спальне прян
на паркете поясок из шёлка
кружева, ажурная заколка
может быть, на краешек приляг
подождёт багет и кофемолка
кошка, небо снежное, сквозняк

и в плену у этой немоты
наглой белокожей наготы
еле наступающее утро
на обоях проступают смутно
эти вечно свежие цветы.

На выходе, вместо заявленной умной игры парадоксов и эстетики флирта – обескураженный Доктор получил, в качестве награды за прочтение, «околоэротное» поэтическое бормотание и половое паркетное бессилие лирической героини, при попытке соблазнить достойного мужчину на углубленное, интимное ознакомление с другими цветами автора...

Завершает эту гениальную ситуацию – третья строка последнего стихотворения, после которой случился катарсис понимания, что над стихотворением особо не утруждаются, считая возможным и достаточным для прикормленной публики «впарить на голубом глазу» неумение или нежелание технично справиться со стихотворным размером. Преподнося как достоинство – языковой камень, он же – «валенки в батарее», о который невольно спотыкаешься.
Сия оказия имеет вид не точки, не пика, с предельной эмоциональной или поэтической концентрацией в стихотворении, что было бы весьма элегантно и оправданно, а странной спонтанной флуктуации, свойственной начинающим любителям.

В конце концов всё сводится к тому,
что снег летит в расхристанную тьму,
и валенки пекутся в батарее...

После чего Доктор откровенно заскучал и скуксился, поймав себя на мыслях о том, как часто популярные и талантливые авторы теряют индивидуальность и бережное отношение к собственному творчеству, гоняясь за «минутой славки» и количеством всего и сразу: и стихов, и поклонников, и наград, и комментов.

В общем, на мой взгляд, в творчество поэта прокрался Vulpes lagopus, устроился с комфортом и надолго, и оттуда тонко намекает Доктору, что стоит существенно умерить ожидания, надеясь на очередной маленький шедевр от автора.

Гложет Доктора крамольное предположение, что творческое развитие приостановилось на неопределенное время, уступив место приятному и необременительному существованию в розовых облаках. Остановилось на найденной стилистической нише и тематической направленности. Которая, к слову говоря, занята автором по праву, но лишь на определённых ресурсах. В других интересных местах глобальной сети – свои, местные королевы кухни. Просто никто не берёт на себя труд, а Доктору лень, провести сравнительный анализ, чтобы уберечь поэта от грядущей нарциссической зависимости.

Петра Калугина:

Доктор слегка ошарашил меня своим крестовым походом на Елену Наильевну, автора подборки. Признаться, хотела и я покритиковать здесь кое-что, но теперь, после всего сказанного коллегой, буду исключительно защищать.

Во-первых, автор в представленных нынче стихах ничуть не слабее себя всегдашнего. Не знаю, чего ждал Доктор от этой подборки, но такое чувство, что от Елены Наильевны он ждал чего угодно – но только не Елены Наильевны. И был потрясен до такой степени, столь фрустрирован обманутым ожиданием, что это вылилось в душераздирающий крик души (извиняюсь за тавтологию).

При этом Доктор «всё понимает», сам же и говорит об уютно занятой автором «стилистической нише и тематической направленности». И таки да, Елена Наильевна – автор определённой, очень своей, собственноручно, любовно и со вкусом организованной ниши, из которой она не обязана вырастать, как выпившая сказочное зелье Алиса.

Я могу назвать самых разных, очень крутых поэтов «одной ниши». Сергей Пагын, например, или Александр Спарбер, или тот же Дмитрий Близнюк. В каждом есть что-то такое, благодаря чему этот поэт узнаваем – и любим читателями определённого склада, с особым образом настроенными умом и сердцем.

Доктор хочет мини-шедевров, феноменов речи – но сама эта «ниша» и есть феномен, природный уникум и шедевр. Это немного не то же самое, что сесть перед экраном с ведёрком попкорна и предвкушением, чем же удивит новая серия любимого сериала, а потом кидаться в экран тапками с досады, что в этот раз никто не умер, и вообще, на спецэффектах явно сэкономили!

Елена Наильевна как Елена Наильевна, в своем репертуаре. «Белокожая нагота», ноги, шпильки, кружева, дети, кошки, кофемолки... Она, может быть, тем и занята сейчас, что нащупывает макушкой, куда бы еще вырасти, как бы половчее вытесниться из плотно обступившего «лиро-иронического быта». Или – высматривает цель с высоты ястребиного парения лаврушки в супе. Приноравливается, прежде чем стремительно спикировать и ухватить за шкирку кролика крупной поэтической удачи. Поэты часто проговариваются о себе самым неожиданным, казалось бы, образом. Возможно, это мы видим и здесь.

И в желтоватом слое жира,
лимоном спрыснутом с лихвой,
лаврушка медленно кружила,
как ястреб над большой травой.

Возможно, дальше будет тот самый квантовый скачок, о котором мечтает Доктор. Посмотрим. Лично мне поэзия Елены Наильевны нравится и в текущем виде.



Послесловие от Петры Калугиной:

Мы с Доктором постоянно расходимся во взглядах на разбираемые стихи – тем радостней было наконец совпасть. Найти точку полного согласия и взаимоприятия. Подборка «Духоплавание» – вот где встретились наши поэтические вкусы, вот где мы, образно говоря, сошлись и пожали друг другу руки. А может даже и обнялись.
Надеюсь, этот «кейс» будет не единственным.

Послесловие от Доктора:

К сожалению, коллега совершает распространенную, среди ранимых поэтов, ошибку, по-видимому. Доктор ни в коем случае и никогда не способен на «крестовый поход на Елену Наильевну», в частности, да и в принципе – на любого другого поэта. Речь всегда только и исключительно о поэзии. О тенденциях и нюансах индивидуального творчества.
А Елену Наильевну – уж тем более люблю, как одного из самых адекватных людей на Балтии.

Продолжение следует...