Стихотворения, предложенные в ТОП-10 Международного литературного конкурса "9-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии - 2020" членом Жюри конкурса. Лучшие 10 стихотворений Чемпионата Балтии будут объявлены Оргкомитетом 6 июня 2020 года.

Внимание!
Имена авторов анонимных конкурсных произведений будут оглашены в Итоговом протоколе конкурса 6 июня 2020 года в 23:59 по Москве.



1 место



2 место


Гагарин и море

А учила ведь... ну и что? –
не даются ей эти формулы...
«Люська, ты головой того,
это просто ведь – Н2О!» –
одноклассники, словно вороны.

Не впервой ей под дружный смех
/как же можно не знать Гагарина!/
выметать, убирать за всех,
а потом замышлять побег
в эту...как её там... Болгарию!

Там, где море, как вязкий мёд,
или терпкое, как арония,
там, где вечный солнцеворот,
и никто никого не бьёт,
и не учит слова-антонимы...

После школы бредёт одна,
огибая дома – задворками.
«И в кого ты така дурна?» –
мать листает дневник... До дна –
запивает досаду горькую.

Мать хохлушка – из-под Черкасс –
не по сердцу места ей здешние...
Люська ходит в десятый класс,
из-за карих красивых глаз
хулиганы на ней помешаны.

Только всех обскакал физрук,
гастролёр из большого города –
он высок, головаст, упруг,
и под нежностью взрослых рук
Люська тает, как снег за воротом.

Физрука увезет жена,
как поймёт, что запахло жареным.
Мать увязнет в желе канав
в фиолетовом платье стареньком...

И, впервые купив вина
на все сто, физруком подаренных,
запивая беду до дна,
Люська в космос летит одна.
И на море потом – с Гагариным...


3 место


* * *

Нас вычеркнут однажды и привет –
как будто нас и не было на свете.
Не более чем выдумки в газете,
нелепые – нас не было и нет.

Мы призраки былого ремесла,
эпохи, прошагавшей под речёвку,
нас век смахнёт как выцветшую чёлку,
как пыль с библиотечного стола.

Как певчих птиц с неведомых картин,
запутавшихся в русском алфавите,
нас вытолкнут – давайте, мол, летите.
И мы взлетим.


4 место


Форточка

Мы, сидевшие на корточках
и смолившие бычки,
увидали в небе форточку –
рассмеялись, дурачки,
на узорчатые ставенки,
на поповскую герань,
что рискованно поставлена
на немыслимую грань.

Что-то там вздохнуло, охнуло,
что-то звякнуло в тиши,
потянуло свежим воздухом
в душной тягостной глуши.
Что-то в дольнем мире сдвинулось
на мгновенье или два,
завертелось, опрокинулось
так, что кругом голова.

Молча мы в зенит уставились
и, закончив перекур,
встали, сплюнули, отправились
в свой барак на берегу.
Пыль прибило тёплым дождиком,
в подворотне пёс брехал...

...а вослед сверкали стёклышки,
райский сад благоухал.


5 - 10 места


Плывут

смотрит глубина глухонемая,
как левиафановы стада
посуху ползут, не понимая
что уже закончилась вода,

рвутся прочь на берег из прилива,
давятся гранитной шелухой,
уплывают – грузно, молчаливо –
отмелью горячей и сухой,

и, уже невидимые, кручей
воздуха отвесного пройдя,
ходят, как недоеные тучи,
полные тревоги и дождя.

через линзу, мутную от жажды,
пыли и налипшего песка,
толком не рассмотришь, кто однажды
позовёт и нас издалека –

прорывая сеть авиалиний,
не страшась чумы и остроги,
штурмовать высокий берег синий
смыслу и природе вопреки?



Элегия

Что расскажешь, то уже не жизнь.
Только-только полыхала память:
охра тополей, кизила камедь,
точно алатырь за баней камень...
А теперь не то, как ни скажи.

Тут не в памяти загвоздка. Даже
не совру, что слово – это ложь.
Просто весь рисунок с крыльев смажешь.
Всю пыльцу волшебную стряхнёшь.

Может навсегда щемящим сном
мир кругом, дыханье, воздух этот,
ты и я в изломах тьмы и света,
встречи, дни, житейские приметы...
Может слово вовсе не о том?

Помню «Расемон» у Куросавы:
судят за убийство – весь сюжет.
Несколько свидетелей лукавых.
Версий много – полной правды нет.

Жизнь, как правда, хочет улизнуть
из стиха, из повести, из песни.
Проживи и сотню лет и двести,
так и так реальность неизвестна.
Мы свою напишем как-нибудь.

Намешаем чувств, историй личных,
праздника и прочих кренделей.
Матрица сработана отлично,
если бы не странный свет за ней.

Свет, что озаряет изнутри
куст кизила предосенней ранью,
капли дождевой воды в стакане,
белый камень в городе за баней.
Вряд ли этот свет проговорить.

Отчего искатели живого
все приходят к боли и к тоске?
Бабочка, возникшая из слова,
миг один побудет на руке...



* * *

Я эти комнаты знаю наперечет.
Прихожу сюда потому, что меня влечёт
свет, которого здесь всё меньше — он медленно убывает.
Время не знает меры, но любит счёт.
Тянется узкоколейкой вечерний луч,
и пылинками в нём золотится печаль — земная,
приходящая... Ничего во мне не затрагивая, не меняя,
вхолостую дыхание проворачивается, как ключ.
Это граница света, граница тьмы —
черно-белые фото, выцветшие обои.
Дети на снимках — тоже давно не мы,
время — несуществующее, иное.
Так умершие переглядываются с икон,
продолжения просят, в молчащих души не чая...
Подступает к гортани вновь обретенный ком
и свет выключает.
Свет во мне выключает.



Кто

я не знаю кто сделал так что
стало всё здесь именно так
и мне даже не очень страшно
если завтра станет — никак

я не знаю кто смотрит сверху
сквозь небесную эту гжель
мне устраивая проверку
да и смотрит он вообще ль

я не знаю толком — какой он
говорят что похожи мы с ним
верно так же он неустроен
неудобен неуловим

одинокий слегка угрюмый
а иначе б — с какого пня
он меня для любви придумал

как и я его
как и я



Улетела звезда

Колокол бом. Выгорел дом. Тронулся вдаль вагон.
Плачет дитя на одном берегу. Я – навсегда – на другом.
Хоть разожги сотню костров, хоть до утра рыдай.
Плачет ребенок на берегу и не попасть туда.
Нету ни бревнышка, ни моста, ни золотой ладьи.
В небе над нами висит звезда, невидимая людьми.
Ей бы ютиться в моем дому, слушать: поет капель,
Дядька-котейка пришел качать лапами колыбель.
Трое бродяг принесли сундук: мячик, рожок, волчок.
Пусть подрастает веселый царь – мы до поры молчок.
Три пастуха, три ведра даров – масло, снежок, пахта.
Нынче царевне спекут пирог. Жарче гори, плита!
Яблоня ждет и малина ждет – сад без детей не сад.
Елочной данью для вас полны ласковые леса.
В блеске огней, мишуры, шаров праздник стучится в дом...
Плачет дитя на одном берегу. Я навсегда на другом.
Нету ни бревнышка, ни моста, тряпкой опал живот.
Птицей-синицей летит звезда к тем, кто сегодня ждет.
В мягкие нити сплету слова, будет хороший шарф.
Верю, согреет тебя в пути, маленькая душа.
Мама и папа и новый дом, овцы и алабай.
Вместо хрустальных речей дин-дон сладкое баю-бай.
Спи, мой хороший, в чужом краю, и не смотри в огонь.
Тают следы на одном берегу. Я – навсегда – на другом.



Дурачок

Тишину нарушает размеренный стук копыт.
Под шагами коня высыхают пустые степи,
Дурачок выбирает дорогу «богатому быть»,
Направляется в лес, запевая про Дон и Стеньку.

Лет пятнадцать пройдёт. Под густой колокольный звон
Он вернётся в деревню верхом на горбатом волке,
И карманы его будут полны сухой листвой,
И глаза его солнцем и золотом будут полны.

Люди тыкают пальцами, шепчутся, хмурят лбы,
Распускаются сплетни, как в майских садах деревья.
Дурачок выбирает дорогу «женатому быть»
И спешит в города, чтоб попасть на глаза царевне.

Двадцать лет пролетит. Он вернётся под лай собак,
У церквушки присядет, заплачет. А ближе к ночи,
Напевая романсы, пойдёт прямиком в кабак
Теребени рассказывать быль про царёву дочку.

На отшибе – хибара. Забором вокруг – дубы.
Он сидит на пороге и мнёт сапогом опята.
Дурачок выбирает дорогу «убитому быть».
Он вернётся наверно. Когда-нибудь... в сорок пятом.