Есть у меня картина на стене
чудесного художника, грузина –
холст, масло, 100 на 70; на ней
стол, освещенный лампой керосинной,
духан тифлисский. Дворик. Лето. Ночь.
Хозяин с гостем заигрались в нарды –
хозяину сегодня бы не надо
играть садиться – лучше пить вино
да песни петь с заезжим господином –
пути Господни неисповедимы –
бедняга проигрался подчистую.
Его жена-красавица ошую
воздела руки к небу и кричит:
Аааа! – и падают проклятья
здесь, где не так давно звучали клятвы
любить, жалеть, прощать, что ни случись.

Жена уже сипит – как не сипеть,
когда проигран дом, велосипед,
корчма, и в довершение – она –
сама жена?
Несчастная рвёт волосы и платье –
а что осталось? Рвать, метать и плакать,
и поминать и эту ночь, и бога,
и жизнь свою, и мужа дорогого;
а он сидит с закрытыми глазами,
и только ужас в согнутой фигуре:
как жить теперь? И вообще – смогу ли?
Нет, это пьяный сон от мукузани –
и я проснусь, и будет всё как было –
жена и дом, и шторы голубые…

В предчувствии грядущих перемен
всё замерло в проигранной корчме,
и всё в ночной тиши антропоморфно:
то камень на фасаде скорчит морду,
то ветки тень предъявит скорбный профиль,
то грустно подмигнёт фонарь напротив
ворот в передней части панорамы –
и жизнь абсурдней, чем театр абсурда –
к печальному концу подходит драма
крушенья судеб –
Фортуна повернула колесо –
и всё.

А что же победитель?
Везунчик спит – вы только поглядите!
И нервный тик дрожит в его усах –
он в стельку пьян…
Светлеют небеса.