* * *

Любили живопись поэты
и посещали вернисажи,
и оставались на банкеты,
стихами воздух будоража.
Летали гулко их катрены
под сводами и бились в стены,
дробились, становились глуше,
рикошетировали в уши.
Стихи от смысла избавлялись,
и оставался голый пафос.
Умолкнув вынужденно, гости
в уме продумывали тосты,
на ломтях хлеба сохли шпроты,
и шёпотом заметил кто-то,
что стоит вызвать егерей
на токованье глухарей.

Предвечернее

Свой рисующий свет под углом направляет на клёны
час парчовой коры, канделябров ветвей золочёных.
За деревьями шлейфом волочатся долгие тени,
и цветут облака нежной пеной персидской сирени,
и дома подставляют лучам зеркала своих граней
и кубятся объёмы – куда только глаз ни достанет.
Канет час золотой, и вдогонку займётся печальный:
план передний погас – и огнём загорается дальний,
и смывается мглой волшебство театрального грима,
лишь на западе в небе пугливо пасутся фламинго,
и у самой земли, где настоянный воздух коньячен,
солнца диск, будто грош, и слепяще натёрт и потрачен.

* * *

Хаосу нужен хронос, чтобы серпом по яйцам –
иначе гекатонхейры вместо венер рождаются.
Хотите опять свободы? Так нету ж печальней повести!
Но некоторые познали: свобода полезна совести.
И сколько б сюжет ни длился, известен the end заранее:
аукнется ещё хроносу детей своих пожирание.

{jacomment off}