Приз симпатий журнала - публикация на его страницах произведений избранных авторов - участников Международного литературного конкурса "Кубок Мира по русской поэзии - 2021".
Внимание!
Все конкурсные произведения публиковались анонимно, имена авторов были раскрыты в Итоговом протоколе 31 декабря 2021 года в 23:59 по Москве.
Обладателями Приза симпатий журнала "" - публикацией на его страницах подборок авторов - участников Международного литературного конкурса "Кубок Мира по русской поэзии - 2021" -
объявляются:
Александр ЛАНИН, Франкфурт-на-Майне (Германия)
Конкурсное произведение 93. "Маляр" (потому, что очень по душе, и, отдельно, за строчку с которой будем дальше "по жизни шагать", а именно "Кому под силу писать канон - не станет писать канон").
Маляр
Маляр стоит на своих лесах, тень падает на паркет.
Его заказчик сидит в трусах, с бокалом бухла в руке,
Сидит, улыбку свою смоля, на кресле размером с тень.
И сразу ясно, кто здесь маляр, а кто обладатель стен.
Маляр родился среди жлобья, но хочет оставить след.
Маляр сегодня бессонно пьян, а, может, бездонно слеп.
Кому под силу писать канон - не станет писать канон.
И он закрашивает окно и пляшет перед окном.
Такой бессмысленный рашен-бунт - а было ли то окно ль?
И тень, несущая на горбу его деревянный ноль?
Заказчик знает, что время - день, а также свинец и сталь.
Пока вино заливает тень, часы успевают встать.
Молчит кукушка, стена чиста, а значит и мне пора.
Я слишком долго себя считал помощником маляра.
Заказчик требует соскрести всё то, что он нагрешил,
А мне бы шкуру свою спасти от собственной же души.
Кукушка печень вовсю клюёт, о взгляде моём моля.
Да только я ведь и есть жлобьё, откуда пришёл маляр.
У нас ведь каждый пред каждым чист и с каждым закорешён.
Другой заказчик уже стучит с молитвой и калашом.
Кира МАРЧЕНКОВА, Сельцо (Россия)
Конкурсное произведение 177. "Никто" (за особую интонацию, и ... ненавязчивую мудрость, что ли...).
Никто
Шуршание листвы - лесной молитвослов.
Как много у него сплетений и узлов,
созвучий и речей,
речушек и ключей,
А человек он - вот,
как будто бы ничей,
как будто бы ничей, как будто бы нигде,
в кромешной тишине, в звенящей темноте,
и в глухонемоте,
и вечной мерзлоте,
а пеночка твердит:
"Не те,
не те,
не те... "
Эмалевых небес зияет глубина,
и травяной псалтирь читается со дна
то жаворонком, то
осиновым листом,
а человек он кто?
Никто,
никто,
никто.
Виталий МАМАЙ, Бат Ям (Израиль)
Конкурсное произведение 278. "Принимать" (за то, что отозвалось в сердце).
Принимать
Доктор Зия́д Сама́ра, сын земледельца из Бейт-Лахи́и,
как-то сказал мне, что нет никаких религий и наций,
есть только люди, хорошие и плохие,
кардиограмма у всех одна - вереница диастол, систол...
Доктор Зияд Самара учился в России,
где стал гинекологом и марксистом,
малость философом, в меру ценителем разливного,
но не разливанного,
там и женился на Катеньке из Иванова,
позже вернулся на Западный берег,
завёл себе практику, с четверть века работал в родильном,
был активистом борьбы за мир, настоящим, не пародийным,
принял чернявых и смуглых младенцев столько,
что ими можно заполнить несколько средних школ,
слыл по округе богом, пусть и не обжигал горшков,
ехал однажды из клиники хмурым дождливым январским днём,
остановился, увидев расстрелянный джип и пару гражданских в нём,
бросился к раненым, стал накладывать жгут
на глазах у зевак, что стояли рядом с бензоколонкой,
не осмелясь и выйти из-под её навеса,
не говоря уж о том, чтоб спасать чужака, оккупанта и иноверца...
После шумихи в прессе, и раздражённой, и упоённой,
доктор Зияд Самара два дня бродил по пустой приёмной,
некогда тщательно им оформленной в строгом английском стиле,
больше в родное родильное доктора твёрдо, но вежливо не пустили,
вскоре пришёл человек из особых служб, вынудил долго марать бумагу,
этой же ночью доктор Зияд Самара видел, как жгли его раритетную колымагу
те, кого он долгие годы бережно принимал – стаж-то у доктора был немал.
Доктор Зияд Самара поколебался, но понял, что ехать надо,
и на визитке его теперь Макгилл, Монреаль, Канада,
в трубке моей иногда звучит его голос:
«А-ко́ль бесе́дер, хаби́би, а-коль тов*,
я здесь принимаю младенцев любых цветов,
только вот думаю часто, как говорят по-русски, япона мать,
если так дальше пойдет, кто ж их будет там, на родине, принимать...»
_________________
*А-коль беседер, хабиби, а-коль тов (ивр.-араб.) – всё в порядке, дружище, всё хорошо.
Вадим СМОЛЯК, Санкт-Петербург (Россия)
Конкурсное произведение 326. "Город в небе увяз..." (за то, что объяснили, не объясняя).
* * *
Город в небе увяз, отсырел и обмяк.
Скрылась с глаз куполов позолота.
Эта светобоязнь и сезонный столбняк
Из-за Лота у нас, из-за Лота.
И подобно меняющей кожу змее,
Обдирающей морду о гравий,
Он по ящикам прячет прохожих, зане
Избавляется город от парий.
Слышишь топот коня-ледяные бока?
Это в поисках быстрой поживы
Бледный всадник летит Апока... А пока
Мы по чистой случайности живы.
Запасайся билетами в класс «эконом»,
Добивай поскорее съестное.
Это блеянье в такт, этот лай за окном
Из-за Ноя у нас, из-за Ноя.
Редакция журнала свяжется с авторами сразу после объявления имен участников "Кубка Мира - 2021".
*
Внимание, дорогие друзья!
Редакция журнала "" учредило денежный приз за лучшую дебютную публикацию в журнале в 2022 году.
В конкурсе публикаций может принять участие каждый автор "Кубка Мира по русской поэзии - 2021".
Для участия в конкурсе необходимо выслать подборку своих стихотворений на электронный адрес редакции - Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript .
Спасибо вам за ваши стихи, друзья!
Редакторы журнала "": Мария Перцова, Александр Немировский
ИЗ ИСТОРИИ ПРИЗА
Обладателями Приза симпатий журнала "" - публикацией на его страницах произведений авторов - участников Международного литературного конкурса "10-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии - 2021" -
объявляются:
Виталий МАМАЙ, Бат Ям (Израиль)
Конкурсная подборка 278. "Буги-стрит" (публиковалась анонимно)
Буги-стрит
Возвращаться на Буги-стрит начинаешь за́долго.
Видишь в зеркале ванной себя – небритого, голозадого,
где-нибудь в чёрной Африке, в Чаде или Ботсване.
Все они на одно лицо, страны, где разве что Бог с вами,
с вашей предательской, вызывающей белизной.
Достаёшь последние чистые джинсы, пялишь,
пока с высот не скатился зной,
дух окрестных холмов не вывел на не́бо пылающую ладью...
Развалюха-такси у входа, бросаешь ключи портье,
чёрт побери, к л ю ч и, какой же здесь век... Адью.
...
Нет, терминал не то чтоб из мира волшебных грёз,
но так уж тут повелось – всякий туземный Крёз,
чаще всего отставной заштатный головорез,
должен попасть с женой на вожделенный парижский рейс.
Благоухая приторным, пряным, в немом предвкушении и в поту,
парочка мнётся у VIP-окошка в аэропорту,
и прожигает мятую майку твою эйфорическим блеском глаз,
мол, посмотри-ка, белый, кто здесь чекинится в бизнес-класс.
...
В мягком нутре аэробуса пахнет забытым чем-то,
стюарда, судя по бейджу, зовут Паскаль,
здесь ты неслышно шепчешь Африке:
– Африка, отпускай.
Подключаешь вай-фай, поднебесный ска́йнет,
и, о чудо – Африка отпускает.
Вместо трущоб, калашей, ободранных джипов
приходят покой и тишь,
ты до самой своей пересадки спишь,
мчится на милый север небесная колесница,
и Буги-стрит больше тебе не снится.
К Элис
Расскажи мне, Элис, куда мы делись,
кто кому был вещь, кто кому владелец,
кто кому был трах, кто кому был крах,
на каких ветрах разлетелся прах
тех далёких окраинных девяностых,
где нас помнят в якудзах и в коза нострах,
где нам больше не быть перекатной голью,
как верблюду в душу не влезть иголью.
Да пребудет Велес с тобой, о Элис,
тело – липовый мёд, губы – сладкий Bailey's,
кто кому был стон, кто кому был сон,
кто кого переехал огненным колесом,
кто пока в живых, кто сыграл в мешок,
кто оливковый жмых, кто китайский шёлк,
что останется в наших
проломленных временем
черепах,
если мир окончательно съедет с трёх
доселе никем не виданных
черепах.
Над Витебском
Где-то облаком света,
парфюма, обрывков фраз,
покрывающих ровный гул,
из парижского марта
спешит самолёт Эйр Франс
в домодедовскую пургу,
и в прозрачных высях
не верит глазам потрясённый галл –
у него, у мира, у города
на виду
над кварталами Витебска
плавно кружит Шагал,
наконец-то сбежавший,
допустим,
из Помпиду.
Он всё тот же, что был,
и его борода, лапсердак, сума
не истлели за столько лет...
Чтобы взять
и взлететь над Витебском,
не обязательно нужно сойти с ума,
можно просто купить билет.
Ах, мечта, что засела давно в мозгу!
Под тобой купола и крыши,
лети, смотри,
а прибудешь рейсом Пари-Моску –
пересядь на Моску-Пари,
и ещё раз над Витебском
воспари.
Александр ЛАНИН, Франкфурт-на-Майне (Германия)
Конкурсная подборка 322. "Имена и люди" (публиковалась анонимно)
Гуррагча
С дарёным палёным iMac-ом,
В скафандре с чужого плеча
Летит над родимым аймаком,
Жугдэрдэмидийн Гуррагча.
Не первый. И даже не сотый
В хвалёном небесном ряду.
Герой безнадёжного сорта.
Пастух, оседлавший звезду.
Гагарин божественно вечен -
Он "всехний", а значит ничей.
И палят Гагарину свечи
Забывшие про Гуррагчей.
Молитвою мультимедийной
Он пастве сияет в ночи.
А имя Жугдэрдэмидийна
Длиннее церковной свечи.
О нём не напишет баллады
Поэт на двенадцатый день.
А впрочем, ему и не надо -
Он просто летал на звезде.
Ленинградская соната
Бетховену всегда удавалась кода.
Диссонансы рвали наполненный венский зал...
Девятого августа сорок второго года
Война уже прикрывала свои глаза.
Войне казалось: можно уже забыться,
Заслушать взрывы парой-другой сюит.
Ну это ж надо было с зимой забиться
На то, что город всё-таки устоит.
Бетховен звонка не слышал. А что такого,
Когда ты глух, и занят, и Lebewohl.
И гость со странным именем - Шостакович,
С визиткой на до-мажор вместо ми-бемоль.
Потом жалели, что не осталось фото,
Где оба фак показывают войне.
Соната двадцать шесть для пианофорте
На фортепиано была бы чуть-чуть слышней.
Война понимала: эти б смогли сыграться,
И не для того, чтобы шкуру свою спасать.
Вывести дистрофию из ленинградца -
Как аритмию нотами записать.
Война так устала, что становилась фоном,
Сидела в углу, тупо смотрела в пол,
И слушала премьеру седьмой симфонии,
И понимала, что проиграла спор.
Это нормально, что клавиши ночью серы,
Что мосты на четыре октавы разведены.
Бетховен занят, Бетховен слушает сердце -
В тональности до-войны. Во время войны.
Дом умирающих
Когда закат серпом луны зарезан,
И слита кровь в небесные ковши,
Ко мне в палату входит мать Тереза
С ножом для книг и с книгой для души.
Снимает кожу слой за слоем с тела
До места, где действительно болит.
И ртутью растекаются по стенам
Разбитые термометры молитв.
Вокруг неё плебеи и плейбои,
Да ангелов шаги и голоса.
Она моей не понимает боли,
Как древние не знали колеса.
Ползут слова по моему предплечью -
Уже не яд, но всё ещё не йод.
То добрые медсёстры человечьи
Вытравливают байки про неё.
Да все мы здесь, раздетые до пульса
Уверенным движением ножа,
Где каждый стон на грани богохульства,
А каждый крик на грани мятежа.
И длится ночь к неумолимой дате,
И со стены вещают письмена,
Что нам иной не будет благодати,
Чем та, которой делится она.
СПАСИБО ВАМ ЗА ВАШИ СТИХИ, ДРУЗЬЯ!
Призовая публикация Виталия Мамая в журнале "Западное Побережье" ().
